На кресах всходних - Михаил Попов

Места эти были столь плотно пропитаны разными историческими соками, кровью и потом, песнями и фантазиями, все время перемешивавшимися в последнюю тысячу лет, что задача Николая Адамовича виделась титанической. Поверх языческого Великого княжества литовского налегло прихотливо сшитое одеяло католическо-православных магнатств Речи Посполитой, перебаламученное сапогами ратей Стефана Батория, Радзивиллов, Сапег, Карла XII, Петра Великого, наполеоновских маршалов… Вплоть до последнего «делателя страшных дел» — Муравьева.

Николай Адамович решил рубить свой труд не как просеку в сплошном бору — можно надорваться, умнее было складывать мозаику из отдельных, наиболее обкатанных камешков. Собирая попутно салфетки и полотенца.

Он уже почти смирился с мыслью, что жизнь его пройдет тихо, в скрытных, обращенных в отдаленное будущее трудах, но внезапно всеблагие силы призвали просвещенного белорусского инвалида к активному, почти военному служению. Дело было в марте 1918 года.

Совет Белорусской народной республики — начинание, казавшееся расплывчатым, почти условным, бледно прозябавшим на конспиративных квартирах в Минске, — вдруг опрокинулся всей силой в реальность: 25-го числа он объявил Белоруссию свободным и независимым государством. Ни больше ни меньше. Практика показывает, что, однажды произнесенные, такие декларации обречены потом на неуничтожимое, иногда почти призрачное существование вплоть до полного воплощения. В уездном городке Минской губернии Слуцке возник Белорусский национальный комитет (БНК) во главе с доселе малоизвестной личностью Петром Жавридом. Да не просто возник, а открыл активнейшую административную работу. Семь месяцев эта новая страна, что называется, иснует — вплоть до ноября, когда железная лапа большевиков взяла за горло самостийно народившуюся администрацию.

Жаврида сажают.

Хорошо, не расстреливают. Но вскоре, в двадцатом году, начинается красно-польская война, и Случчина попадает под оккупацию поляков. Жаврид перед самым вступлением поляков бежит из-под ослабевшей большевистской охраны.

В тени победоносной, но все же рыхлой и какой-то лихорадочной польской влады открывается повторная попытка строительства белорусского дома. Ноябрь 1920 года, в занятом польскими войсками Слуцке выходит на историческую арену местный судья Прокулевич. По его инициативе собирается в здании городской управы съезд местных представителей. Всего было 127 человек, они избирают, после двух дней — 15–16 ноября — криков и взаимных обвинений, Слуцкий белорусский комитет в составе 17 человек. Комитет выразил протест в связи со вступлением на территорию Белоруссии большевистских войск. Комитету поручено организовать национальную армию.

К нему в большом количестве сбегаются национально возбужденные повстанцы из числа военнообязанных. Их неожиданно очень немало. И Николай Адамович в их числе. Не мог он усидеть дома, несмотря на инвалидность. Готов был на любую работу, писал прокламации, выступал с речами — правда, к сожалению, чаще всего приходилось это делать по-русски. Когда начинал говорить на совсем уж белорусской мове, многие думали, что жид.

А собралось много, хватило на два полка — их назвали Слуцкий и Грозовский. Да и полки были массовые, тысячи по полторы-две в каждом, да кроме того продолжали прибывать. Было принято решение об основании 1-й Белорусской дивизии. Командиром назначили бывшего царского капитана Чайку, хотя не всем он нравился. О вооружении говорить трудно, хотя оно было: никакого единообразия, много просто охотничьих ружей, но оружие дело наживное. Было бы войско, кто-нибудь обязательно продаст ему зброю.

Правда, Слуцк, ввиду отхода союзных польских сил за линию разграничения после подписания перемирия с «большиваками», пришлось оставить. «Дивизия» сгруппировалась вокруг местечка Семежово. Здесь неожиданно, а для многих и ожиданно, дезертировал капитан Чайка. Его место занял более достойный человек — штабс-капитан А.Сокол-Кутыловский. Он умело взялся за дело и без потерь отвел свою небольшую, но на многое готовую армию за реку Морочь, на ее правый берег — на территорию, что по будущему Рижскому договору должна была попасть под власть польского государства.

За день до того, 27 ноября, прикрывая отход 1-й дивизии, рота есаула Неведомского вступила в прямое столкновение с превосходящими силами большевиков. Николай Адамович был в составе этого геройского подразделения. Вызвался сам, и не просто вызвался — навязался. Кричал, что у него есть право пойти в бой за свой народ. Никто и не возражал — во время общей нервной, трагической и возвышенной суматохи никому до него и его решимости не было никакого дела. Бежал, спотыкаясь, вслед за уходящей на подвиг колонной. У него был браунинг, он слышал шум боя, слезы текли из-под толстых стекол его очков, потому что он не видел, куда ему стрелять. А когда поступил приказ к срочному отступлению, Николай Адамович всерьез подумал о том, что надо выстрелить себе в висок. Однако удержался от этого благородного, но и безумного шага. И уже через два дня пожалел об этом. Бригада, как велел называть новый командир свою армию, была безапелляционно и даже грубо разоружена поляками. Браунинг полетел в общую кучу с винтовками и пулеметами.

История первой Белоруссии была яркой, хоть и короткой. Там был и народный порыв, и подвиг интеллектуалов, решившихся на мужественный шаг воплощения старинного народного мечтания о лучшей доле в конкретные формы начальной государственности, без всякой уверенности в конечном успехе, были и примеры подлинного народного парламентаризма и пусть краткий и неудачный, но героический военный эпизод.

Ладно, первый акт окончен, но история — это многоактная пьеса. Так решил про себя Николай Адамович, когда понял, что ему не хочется умирать на пепелище краткого белорусского государства. В дальнейшей жизни остались у него от тех дней два больших праздника — 25 марта и 27 ноября: день основания несуществующей страны и день победы ее вооруженных сил, случившейся в виде поражения.

Николай Адамович решил двинуться окольным путем к новому воплощению старой идеи через территории польских смыслов. Он дал себе разрешение забыть о том, что первая белорусская армия была обезоружена и рассеяна как раз именно поляками. Значительно более явным врагом его мечты виделись ему большевики. Это красные кавалеристы рубили в капусту спасающихся оправданным бегством жовнеров Неведомского, и гражданин Норкевич был забрызган их праведной кровью. В своем доверии к полякам он не совпадал с большинством деятелей белорусской мысли и идеи. Чуть ли не в одиночку он противостоял всему незалежницкому движению, всей партии христианских демократов, признавая при этом, что лидер этих людей ксендз Станкевич — человек в высшей степени порядочный. Пан Станкевич был человеком широких взглядов и был способен прислушаться даже к идейным противникам. Он, например, высоко оценил статью Николая Адамовича «Рассуждения и выводы о сенатской люстрации поляков после восстания 1863 года», о последней мощной и страстной схватке белого орла с двуглавым. Не счел это попыткой продажи вольного белорусского пера набиравшим силу пилсудчикам. Кстати, к Р.Островскому, главному полонофилу того времени из числа тутейших, ксендз Станкевич относился со значительно меньшим уважением — как к человеку, изменившему свои взгляды, пусть это и случилось в тюрьме.