Нити судьбы - Мария Дуэньяс

— Мне велели погладить ваш костюм, пока вы завтракаете.

Снова откусив кусочек тоста, я молча кивнула, и горничная собрала мою одежду, в беспорядке валявшуюся на маленьком кресле.

— Что-нибудь еще прикажете, сеньорита? — спросила она, прежде чем выйти из номера.

По-прежнему с набитым ртом, я поднесла указательный палец к виску, невольно изобразив пистолет. Горничная посмотрела на меня испуганными глазами, и в тот момент я заметила, что это совсем юная девушка.

— Таблетку от головной боли, — пояснила я, наконец проглотив тост.

Горничная закивала и молча выскользнула за дверь, торопясь покинуть номер сумасшедшей, которой я, должно быть, ей показалась.

Я выпила апельсиновый сок, съела тосты, пару круассанов и сдобную булочку. Затем налила себе вторую чашку кофе и, взяв кувшин с молоком, задела рукой конверт, прислоненный к маленькой керамической вазе с белыми розами. От прикосновения по коже побежали мурашки. На конверте не было ни единой надписи, но я не сомневалась, что послание предназначалось мне, и знала, кто его автор. Так и не решившись притронуться к письму, я допила кофе и отправилась в полную пара ванную. Я закрутила краны и попыталась разглядеть свое отражение в зеркале, настолько запотевшем, что мне пришлось вытереть его полотенцем.

— Ужас, — только и смогла произнести я, после чего разделась и погрузилась в воду.

Когда я вышла из ванной, остатки завтрака исчезли и балконная дверь была распахнута настежь. Пальмы в саду, море и ярко-голубое небо над Гибралтарским проливом приглашали полюбоваться открывавшимися с балкона красотами, но я, за неимением времени, удостоила их лишь беглым взглядом. На кровати я нашла свою отглаженную одежду: костюм, комбинацию, шелковые чулки. На прикроватной тумбочке стоял небольшой серебряный поднос с наполненным водой графином, стаканом и баночкой опталидона. Я приняла сразу две таблетки и, немного подумав, проглотила еще одну. Затем вернулась в ванную, собрала свои влажные волосы в низкий узел и немного подкрасилась: у меня были с собой лишь пудреница и губная помада. После этого я наконец оделась.

— Все готово, — пробормотала я и огляделась. Нет, не все. Кое-что я забыла. На столике, за которым я завтракала, дожидался конверт кремового цвета без указания адресата. Я вздохнула и, взяв его двумя пальцами, положила в сумку.

Я покинула номер, оставив в нем чужую ночную сорочку и смятые простыни. Однако мой страх не пожелал там остаться и упрямо последовал за мной.

— Счет мадемуазель уже оплачен, и вас ждет машина, — негромко сообщил мне администратор за стойкой.

Автомобиль и водитель оказались мне незнакомы, но я не стала задавать лишних вопросов. Молча устроилась на заднем сиденье и поехала домой.

Мама не спросила меня, как прошла вечеринка и где я провела ночь. Вероятно, человек, звонивший прошлым вечером Феликсу с просьбой предупредить ее, изложил достаточно убедительную версию, чтобы не осталось ни тени беспокойства. Если она и заметила на моем лице следы бурно проведенного вечера, то не высказала ни малейшего удивления. Мама лишь подняла глаза от шитья и поздоровалась со мной совершенно нейтральным тоном.

— У нас закончилась шелковая тесьма, — сообщила она. — Сеньора Аракама попросила перенести примерку с четверга на пятницу, а фрау Лангенхайм хочет, чтобы мы перешили нижнюю часть ее платья из шантунга.

Пока мама, продолжая шить, сообщала мне последние новости, я поставила напротив нее стул и села — так близко, что наши колени почти соприкасались. Потом она начала рассказывать что-то о доставке сатина, заказанного на прошлой неделе, но я не дала ей закончить.

— Они хотят, чтобы я вернулась в Мадрид и работала на англичан — добывала для них информацию о немцах. Они хотят, чтобы я шпионила за женами нацистов.

Мама не успела сделать следующий стежок, и ее рука с иголкой так и повисла в воздухе. Она не договорила свою фразу и, застыв с открытым ртом, встревоженно подняла на меня глаза из-под маленьких очков, которые уже начала использовать для шитья.

Я не смогла продолжить. Пришлось несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, как будто мне не хватало воздуха.

— Говорят, Испания полна нацистов, — продолжила я. — И англичанам нужны люди для сбора информации о немцах: с кем они встречаются, где, когда и зачем. Мне предложили открыть в Мадриде ателье и шить для их жен, чтобы потом сообщать все, о чем они болтают.

— И что ты ответила?

Мама говорила так же, как и я, — почти шепотом.

— Конечно же, отказалась. Сказала, что не могу и не хочу этим заниматься. Что мне хорошо здесь, в Марокко, и я не собираюсь возвращаться в Мадрид. Но меня попросили не торопиться с ответом и подумать.

В комнате повисла тишина, окутавшая все вокруг — ткани и манекены, катушки с нитками и доски для шитья.

— А это поможет удержать Испанию от новой войны? — спросила наконец мама.

Я пожала плечами и без особой уверенности ответила:

— Наверное, да. По крайней мере так считают. Они пытаются создать в Испании сеть секретных агентов. Англичане хотят, чтобы испанцы не участвовали в том, что происходит сейчас в Европе, не заключали союз с немцами и не вмешивались в войну. Они говорят, так будет лучше для всех.

Мама опустила голову и принялась сосредоточенно разглядывать лежавшее на коленях шитье. Она молчала несколько секунд и напряженно размышляла, поглаживая ткань большим пальцем. Наконец подняла глаза и неторопливо сняла очки.

— Дать тебе совет, дочка? — спросила мама.

Я энергично кивнула. Ну разумеется, мне нужен ее совет: я хотела услышать, что поступила правильно, ответив отказом, и предложенный мне план — настоящее безумие. Я хотела увидеть перед собой свою прежнюю маму, времен моего детства: благоразумную, решительную и всегда знавшую, что хорошо, а что — плохо. Маму, направлявшую меня по правильному пути, с которого в один злополучный день я имела несчастье сбиться. Однако не только мой мир изменился за последние годы: мама тоже стала во многом другой.

— Поезжай в Мадрид, дочка. Соглашайся на эту работу. Наша бедная Испания не должна опять воевать, у нее уже не осталось сил.

— Но, мама…

Она не дала мне договорить.

— Ты не знаешь, что такое война, Сира. Ты не просыпалась каждое утро под грохот пулеметов и разрывы минометных снарядов. Не ела чечевицу с червями месяц за месяцем, не пыталась выжить зимой без хлеба, угля и стекол в окнах. Ты не видела осиротевшие семьи и голодных детей. Не видела глаз, полных ненависти и страха. В Испании сейчас настоящая разруха, и ни у кого нет больше сил, чтобы снова пережить весь этот кошмар. Единственное, что наша страна сейчас может сделать, — это оплакать своих мертвых и попытаться двигаться дальше, собрав то немногое, что осталось.

— Но… — повторила я.

Мама опять перебила меня — не повышая голоса, но очень решительно: