Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева

— Да трудно было не запомнить. Славка делал повтор с твоего портрета — в берете. Который Вадим писал. Но ты, конечно, очень изменилась с тех пор.

— Спасибо за честность, — сказала Вера. — Ты, кстати, не видела тут где-нибудь высокую девушку? Смуглую такую? В слезах?

Помотав головой в ответ на «высокую» и «смуглую», Лена отозвалась на уточнение «в слезах».

— Слушай, кажется, видела! Полчаса назад, на втором этаже. Я же тут рейс встречаю — муж из Франкфурта прилетает.

Лена торопилась рассказать Вере как можно больше — на пути к эскалатору закидывала её словами, как будто камешками:

— Мы со Славой давно развелись («и с удачей расстались», — в мыслях добавила Вера). Я теперь сама рисую, натюрморты — недавно была выставка в ресторане. Алиска учится в медицинском, Ваня окончил юридический, Даша в Англии. А у тебя что нового?

— Да у меня, не поверишь, всё старое, — созналась Стенина.

Лена зачем-то чмокнула её в щёку, и Вера так растерялась, что машинально спросила:

— А как Слава, не знаешь?

— Сидит Слава! — басом сказала Лена. И запахнула шубку игриво, как ещё одна Елена — Фоурмен.

— Внимание, — вмешался в разговор громкий женский голос, — совершил посадку рейс авиакомпании «Люфтганза» из Франкфурта.

Красные сапоги замелькали в толпе встречающих, а Стенина поднялась на второй этаж, размышляя о том, как просто сделать женщину счастливой: нужно лишь взять и поменять всю её жизнь. И ещё — о том, что верить в своего мужчину недостаточно. Даже к самой крепкой вере должен прилагаться талант.

Вера выглядывала Евгению, — но увидела вместо неё Серёжу с Ларой: они сидели в зале ожидания и пили чай из термоса, как туристы советских времён.

…— Ничего мы с тобой не успели, — грустно сказала Лидия Робертовна. — Ты хоть фотографии посмотри, Гера снимал тем летом.

Она вручила Вере какой-то конверт и ушла за ширму — такая вдруг старая, маленькая… Питается исключительно музыкой и верит, что сын — в порядке, просто живёт далеко.

— Но ведь жадная при этом, — ворчала мышь, — помнишь, подарила тебе при знакомстве утягивающие трусы и сломанную цепочку?

— Да уймись ты наконец, — прошипела Стенина, и Лидия Робертовна спросила:

— Неужели Лара проснулась?

Вера достала фотографии из конверта, с досадой вспомнив при этом загубленные сарматовские экземпляры — два из пяти можно было смело выбрасывать. Хорошо хоть впереди полтора дня в поезде — за это время надо придумать для Сарматова что-нибудь убедительное.

Первый взгляд на снимки — до обидного незнакомые! — и вот она уже напрочь забыла про Сарматова и перенеслась в чёрно-белое лето тысяча девятьсот девяносто уральского года. Раскладывая фотографии на одеяле как пасьянс, Вера шла рядом с Герой к своему дому. Это была дорога от автобусной остановки, заснятая в деталях и мелочах: погнутый светофор, знакомая щербина на асфальте, гараж с буквами «Пакля». От снимка к снимку Вера узнавала дорогу фотографа — он приближался, намеренно фиксируя свою тень, которая торчала в кадре, оставаясь единственным Гериным портретом.

Это была прекрасная, но не понятная никому, кроме Стениной, выставка. Возможно, что прекрасной она была именно поэтому.

— Лидия Робертовна, вы спите? — шёпотом спросила Вера.

— Да я никогда по-настоящему не сплю, — ответила свекровь.

Они просидели в кухне почти до утра. Лидия Робертовна рассказала, как у неё оказались последние Герины снимки — он зачем-то оставил их в квартире на Бажова, а потом они случайно попали в коробку с документами и переехали в Питер вместе с паспортом, трудовой книжкой и пенсионным удостоверением. Говорила в основном свекровь — вспоминала свою бедную свердловскую юность. Они с подругой снимали угол в частном секторе на Красноармейской — рядом с ними жил профессиональный вор. Однажды подруга уронила их единственный ключ от комнаты в зловонную дыру сортира, и вор, проникнувшись бедой соседок, на глазах подобрал к замку отмычку. «Пальцы у него гибкие, как у Ван Клиберна», — мечтательно сказала Лидия Робертовна, на глазах молодея от воспоминаний… Стениной хотелось спать, этот бесконечный день выпил её, вытряс все силы — как молоко из пакета. Но при этом ей хотелось слушать Лидию Робертовну — и пока та не опомнилась, что ночь прошла, они сидели в неуютной кухне…

Поспали всего час, до восьми, потом проснулась Лара и затребовала манную кашу с вареньем. Лидия Робертовна безропотно отправилась за молоком, а Стенина открыла крышку пианино — и погладила гладкие желтоватые клавиши. Попыталась сыграть гамму — единственное, что помнила из детства, но пальцы не слушались. Человек может начать рисовать в тридцать лет и написать первый роман в пятьдесят — но никогда не станет хорошим музыкантом, не пережив обучающей каторги в детстве.

— Жаль, что вы не сыграли мне Шумана, — сказала Вера на прощание, когда Лара уже сбежала вниз по лестнице и хлопнула дверью парадного. Провожать их на вокзал никто, естественно, не собирался.

— А я его больше не играю, — сказала Лидия Робертовна. — Не могу я с тех пор Шумана…

В поезде Лара прилипла к гейм-бою (бабушка подарила ей на прощание картриджи с играми, обговорёнными и утверждёнными заранее), а Вера вновь извлекла из небытия (точнее, из чемодана) свой диплом. Попыталась слиться в научно-исследовательском экстазе с Гюставом Курбе, но, увы, экстаз не задался, все мысли были о Лидии Робертовне.

«Интересно, какой я стану к этому возрасту?» — ёжилась Стенина, глядя в грязное окно поезда и ничего не видя, как сквозь чужие, «толстые» очки. Соседка по купе безуспешно пыталась завести с ней разговор и теперь обиженно перелистывала страницы «Космополитена». Парень на верхней полке спал, спускаясь вниз только для перекура — ноги в носках появлялись над Вериной полкой так внезапно, будто там вздёргивался висельник.

«А Юлька какой будет в старости? Наверняка самой симпатичной из всех бабулек. Я-то пойду морщинами и, безусловно, облысею. И характер прокиснет — бедной Ларе придётся сдать меня в старушатник».

Вере стало так жаль себя, что она уснула, даже не сводив дочку в туалет, — как выяснилось наутро, это сделала сердобольная соседка. И она же угостила девочку домашними пирожками с капустой — добрая попалась женщина! Бессовестная мать спала всю ночь крепчайшим сном — под утро ей привиделся Сарматов в образе Гюстава Курбе, и она проснулась с чувством, как будто её обокрали. На соседней полке умытая и причёсанная Лара щебетала с соседкой — косы у дочки были аккуратными, как колосья на гербе Советского Союза. Парень-висельник сошёл с поезда ранним утром, а соседка покинула их часа через три. На свободные места попутчиков не нашлось.

Приехали утром, за окном было столько снега, что смотреть нестерпимо. Васнецов. Куинджи. Рерих. У Веры ломило под веками.

На перроне их встретил Сарматов.

— Конвертики не забыла? — первым делом спросил он.