Алгебраист - Иэн Бэнкс

Он не собирался кончать с собой. Он получал какое-то мрачное удовольствие от осознания, что может это сделать, но не сделает. Рассуждая чисто практически, он был почти стопроцентно уверен, что Хазеренс последовала за ним, используя военные возможности своего э-костюма, чтобы спрятаться от радаров его газолета. Она попытается остановить его. У нее были некоторые шансы на успех, и тогда все это будет выглядеть недостойно для него. Пожелай он в самом деле покончить с собой, нашлись бы и более легкие способы. Углубиться в зону военных действий, развить полную скорость, направить свой аппарат на дредноут — вот и все.

Нет, это слишком просто. Эгоистично. Это положило бы конец жуткому, терзающему его чувству вины, подвело бы черту под случившимся, а он считал, что не заслуживает такого легкого избавления. Ты чувствуешь себя виноватым? Так чувствуй же. Он не хотел ничего плохого (совсем наоборот), всего лишь ошибался. Чувствовать себя виноватым было глупо. Это чувство было понятно, но глупо и не имело никакого отношения к делу. Они были мертвы, а он — жив. Возможно, его действия и привели их прямо к гибели, но он-то их не убивал.

Что же оставалось? Может быть, месть. Хотя кого тут винить? Если это дело рук запредельцев, то его старое предательство (или самопожертвование из принципа — как посмотреть) становилось глупостью. Он по-прежнему презирал Меркаторию, ненавидел всю эту злобную, идиотскую, бессмысленно чванливую, ненавидящую разум систему, у него никогда не было ни малейших иллюзий относительно якобы бескорыстной доброты запредельцев или любой другой большой группы, и он не считал, что борьба против Меркатории будет легкой, безболезненной и бескровной. Он всегда знал, что его собственная смерть будет мучительной и длительной — он был исполнен решимости сделать все от него зависящее, чтобы этого не случилось, но иногда обстоятельства складываются так, что ты бессилен. Еще он понимал, что невинные умирают так же грязно и в таких же количествах в справедливых войнах, как и в несправедливых, и знал, что войн следует избегать едва ли не любой ценой, потому что они умножают ошибки, увеличивают просчеты, но все же надеялся, что его участие придаст некоторое изящество борьбе против Меркатории, определенное величие, налет героизма.

Но вместо этого неразбериха, сумятица, глупость, безумное расточительство, бессмысленная боль, несчастье, массовая гибель — все, что обычно сопутствует войне, обрушилось на него, как обрушилось бы на любого другого без всякой высокоморальной логики, без всякой справедливости, даже без всякого намека на возмездие: попросту жуткое, весьма прозаическое действие законов физики, химии, биохимии, космической механики и общей природы разумных существ, живущих и соперничающих между собой.

Может быть, причина прежде всего в нем? И речь не о его совете Словиусу убраться из Осеннего дома, а о его экспедиции, его знаменитой экспедиции, его встрече с Валсеиром и обмене информацией — вот что могло вызвать все это. Что, если это он виноват в случившемся? Он принял все за чистую монету — вот в чем дело.

Он попытался было рассмеяться, но дыхательная смесь, заполнявшая горло, рот и легкие, не позволила бы сделать это — по крайней мере, сделать это как полагается.

— Ну что ж, — попытался он сказать газовым небесам Наскерона (получилось лишь неразборчивое бормотание), — покажите мне, что все это симуляция, докажите, что Цессория права. Поставьте точку. Партия окончена. Выводите меня из игры.

Но ничего так и не вышло, кроме неразборчивого бормотания, какого-то бульканья в горле; он полустоял-полулежал в своем гробу, своем алькове, внутри маленького газолета, парящего в атмосфере газового гиганта там, где человек мог открыться стихиям и не умереть слишком быстро, если у него было чем дышать.

Месть тоже не лучший вариант, через слезы подумал он. Месть в природе человека, в природе креата, так поступило бы чуть ли не любое живое существо, способное злиться и обижаться, но месть ничуть не лучше самоубийства. Своекорыстная, эгоистичная, эгоцентричная. Да, окажись он лицом к лицу с тем, кто приказал шарахнуть ядерным зарядом по жилому комплексу, полному невооруженных, ничего не подозревающих гражданских, у него возникло бы искушение прикончить этого типа, но это не оживило бы мертвых.

Конечно, такой возможности ему никогда не представится (опять же в реальности такая удача почти не подворачивалась), но если теоретически он получит такой шанс, станет участником небывалого спектакля «Он связан — ты с ружьем», получит власть над тем, кто стал причиной смерти большинства его дорогих и близких, он, Фассин, может быть, и убьет его. Правда, к этому примешивалось одно соображение: в таком случае он и сам становился ничуть не лучше своего врага, но Фассин и без того знал, что он уже не лучше. Единственное оправдание для такого убийства — это избавление мира, галактики, вселенной от заведомо дурной личности. Будто мир когда-нибудь испытывал нехватку в подобных типах, будто его место тут же не займет другой.

И потом, ему все равно пришлось бы иметь дело не с отдельной личностью, а с некой военной машиной, целой системой. Ответственность, вне всяких сомнений, будет распылена между тем, кто разрабатывал соответствующую стратегию (не исключено, что речь шла о группе лиц), тем, кто отдал — возможно, весьма неопределенный — приказ, тем, кто выбирал общие и конкретные цели, и, наконец, тем тупым воякой или безмозглым техником, который нажал на кнопку, или прикоснулся к экрану, или мыслекликнул иконку, плавающую в голографическом аквариуме. И вне всякого сомнения, этот тип окажется продуктом обычного топорного принуждения, принятого среди военных, и процесса промывания мозгов, разрушающего личность и превращающего ее в полезно-послушное полуавтоматическое устройство, испытывающее симпатию только к ближайшим друзьям и подчиняющееся только холодной цифровой комбинации. И вот еще что: ты должен быть абсолютно уверен, что именно на нем лежит ответственность, что тебя не водит за нос тот, кто воплотил в жизнь сценарий «Он связан — ты с ружьем» и всучил тебе ружье.

Может быть, на последнем этапе программирования цели автоматика дала сбой. Что же, ему теперь искать и программиста и связать его вместе с тем, кто разрешил эту атаку или сочинил весь этот авантюрный план нашествия на Юлюбис?

Если за всем этим стоят запредельцы, то отвечать должен, скорее всего, какой-нибудь ИР, принявший такое решение бог знает по каким причинам. Что же ему теперь, искать эту хреновину и выворачивать наизнанку? Хотя разве не кровожадное отношение Меркатории к ИР было причиной, по которой он их так ненавидел?

И конечно же, вполне вероятно, что это было их ошибкой и его виной. Возможно, они полагали, что нанесут удар по пустому дому, и только его идиотский совет, его вмешательство наполнило этот дом людьми. Как тут делить ответственность?

С глазами у него стало совсем плохо, словно в них бросили песок. Он практически ничего не видел — слезы текли рекой. (Он все еще мог видеть через воротник — впечатление довольно странное: четкий, наклоненный мир — вид, воспринимаемый органами стрелоида, наложенный на тот, что воспринимает тело.) Он не мог себя убить. Надо было жить дальше, понять, что еще можно сделать, воздать должное, попытаться примириться с произошедшим и сделать это место хоть капельку лучше, чем оно было при его появлении, попытаться совершить то добро, на какое он окажется способен.