Идеальный размер - Луиза Кин

–Говард! Только не говори, что он обо мне не рассказывал!

Парень запрокидывает голову назад, чтобы выразительно рассмеяться, но ударяется затылком о прилавок. Я болезненно морщусь. Впрочем, остальных случившаяся неприятность нисколько не смущает.

–Ну что, Кристиан? – спрашиваю я. – Найдется для меня какая-нибудь одежка?

–Нет, милая. Прости.

–У меня наверху есть спортивный костюм, – говорит Айан. – Если хочешь, бери. Я сам прикинулся гренком.

–Значит, наверху? – переспрашиваю я.

–Возьми. – Говард, не открывая глаз, снимает с головы обруч с желтыми картонными лепестками. – Я так обойдусь...

Картонный цветок падает на пол.

Кроме нас четверых, стоящих и сидящих возле прилавка, в магазине никого не осталось. Я подхожу к входной двери и закрываю ее на запор.

Часы показывают десять минут третьего. Открыв боковую дверь, я выглядываю в начинающийся за ней коридор. Здесь совершенно темно. Пытаюсь нащупать на стене выключатель, но его нигде нет. Приходится подниматься в темноте, ступенька за ступенькой, держась за стену. Вверху, на лестничной площадке, чуть приоткрыта дверь, и из щели льется свет. Так как никакой другой комнаты не видно, Айан, вероятно, оставил свой спортивный костюм именно тут. Еще я понимаю, что это офис Кэгни, потому что на двери написано его имя.

Я вхожу.

–Привет, – говорит Кэгни.

Я вздрагиваю, однако не очень пугаюсь – слишком устала.

–Что вы делаете? – спрашиваю я.

На столе стоят одна полупустая бутылка красного вина и одна полная.

–Поднялся сюда пару часов назад, чтобы выпить в одиночестве, но так толком и не взялся за дело. А вы что делаете?

–Я промокла насквозь под дождем и хочу во что- нибудь переодеться. Айан разрешил взять его спортивный костюм.

–Вон он валяется, – говорит Кэгни и показывает на оранжевый костюм, лежащий на полу в углу комнаты.

–Спасибо. Вы не возражаете, если я... переоденусь? Я слегка замерзла во всем мокром и... в общем...

–Да, конечно.

Кэгни отворачивается к окну. Я хватаюсь за свой мокрый блейзер и торопливо стягиваю его через голову. Взяв с пола куртку, надеваю ее и обнаруживаю, что она мне ужасно велика. Потом снимаю теннисные шорты и вместе с ними едва не срываю с себя трусы, которые тоже промокли насквозь, потому что я сидела прямо на тротуаре.

–Спасибо, – говорю я, закончив переодеваться.

Кэгни поворачивается ко мне.

–Неплохо смотритесь, – замечает он совершенно серьезно.

–Еще бы, – отвечаю я с улыбкой.

–Ну что ж...

–Думаю, мне пора домой...

Кэгни перебивает:

–Не хотите со мной выпить?

Он показывает на полупустую бутылку вина.

–С удовольствием! – Я широко улыбаюсь и сажусь на коробку, стоящую перед письменным столом.

–Нет, не туда. Садитесь на мое место, а я устроюсь здесь.

Кэгни вскакивает с кресла и обходит вокруг стола.

–Нет, сидите, где сидите, – возражаю я, встаю с коробки и устраиваюсь прямо на полу, прислонившись к какому-то шкафу.

Кэгни смотрит на меня с откровенным изумлением.

–Ну ладно. Как хотите.

Он возвращается к своему креслу, однако сразу не садится, а некоторое время смотрит на меня, словно желая убедиться, что я не передумаю. Затем все-таки устраивается на своем законном месте, и мы сидим молча.

Похоже, что неловкое молчание длится целую вечность, хотя на самом деле проходит секунд десять или чуть больше. Наконец Кэгни начинает говорить, чтобы заполнить чем-то тишину:

–Как ваша работа?

–Вы действительно хотите знать? – уточняю я с недоверием, опасаясь, что наша беседа опять превратится в банальную ссору.

–Ну, – с сомнением произносит Кэгни, – расскажите в общих чертах, как дела. Конечно, не обязательно рассказывать в подробностях, что у вас там продается, но если вы сочтете это необходимым, то почему бы и нет...

–Вам неловко говорить о сексе? – спрашиваю я с некоторым вызовом, хотя еще секунду назад не собиралась спорить.

–Всем мужчинам неловко говорить о сексе с женщинами. Потому что, когда женщины предлагают поговорить о сексе, на самом деле они имеют в виду чувства. Какой мужчина любит говорить о чувствах?

Кэгни грустно улыбается своим мыслям. Я тут же забываю о том, что собиралась с ним спорить.

–Думаю, – говорю я, – что надо либо говорить друг другу все, либо вообще ничего не говорить. Полумеры никогда никому не помогали.

–По-моему, раз люди никогда не говорят толком о сексе, им кажется, что они не получают его в достаточных количествах.

Кэгни приподнимается с кресла и отпивает из своего бокала немного вина. Он внимательно смотрит мне в глаза. Я выдерживаю его взгляд чуть дольше, чем могла бы предположить.

–А какое количество вы считаете достаточным? – спрашиваю я с улыбкой. – То, после которого человек не в состоянии ходить?

Я вздрагиваю от дерзости собственного предположения.

–Нет. Это такое количество, после которого человека тошнит и рвет от физического истощения.

–Надеюсь, не на простыни? – уточняю я с ироничной улыбкой. – Картинка не из приятных, хотя некоторым, наверное, понравилось бы.

–Любопытно, агорафобия помогла бы против этого недуга? Вы много знаете людей со страхом открытого пространства? Можно было бы использовать их болезнь им же на благо.

–Да уж, – киваю я головой. – Страх, что не получаешь достаточно секса, – агорафобия номер два. Впрочем, дело далеко не только в сексе. Люди боятся чего-то большего. Боятся, что их недостаточно любят. Боятся, что они сами любят недостаточно.

Я смотрю на Кэгни, ожидая его мнения.

–Неплохая попытка, – говорит он с ухмылкой. – Только у вас все равно ничего не выйдет.

–Простите, я что-то запуталась...

–Я не разговариваю о чувствах. Даже в три часа утра и даже с такими... В общем, любовь – это любовь, и не о чем тут рассуждать. Не понимаю, зачем люди разбирают это понятие по косточкам, дают ему определение, а потом опровергают прямо у тебя на глазах. Наверное, со стороны я кажусь занудой...

–Совсем нет!

–Что ж, солнышко...

Кэгни называет меня солнышком без тени издевки, не пытаясь задеть или даже ранить своими словами.

–Чтобы установить правду, не обязательно обсуждать ее бесконечное количество раз. В наши дни большинство людей считают себя никчемными. Им кажется, что они и их жизнь ничего не стоят. Когда кто-то в нас влюбляется, жизнь приобретает смысл. Возникает уверенность, что, если нас любят, значит, мы чего-то стоим. Люди чувствуют необходимость отдавать кому-то свою любовь и только поэтому не бросают свое унылое существование и не уплывают на лодках в открытое море, чтобы наслаждаться одиночеством.