Вся синева неба - Мелисса да Коста

одной. Я оставил Жоанну и Пока, спящих на матрасе, взял дневник, ручку и пошел прогуляться по улочкам Перьяка. Покидая кемпинг-кар, я хотел достать свой рюкзак из стенного шкафа и наткнулся на Жоаннину картину… Ту, на которой изображена стая помеси жирафов и аистов. Я не мог удержаться и тихонько посмеялся. Она права. Какая-то новая порода птиц-гибридов, полумлекопитающих, полупернатых. Это так мило, что мне захотелось украсть у нее эту картину, спрятать ее в свой чемодан под банкеткой, оставить себе.

— Что ты делаешь?

Эмиль вышел из крошечной ванной в спортивных шортах и футболке, с кроссовками в руках. Жоанна смотрит на него, не понимая.

— Мы… Себастьян должен был показать нам дюны… — лепечет она.

— Да, я знаю. Но я хотел побегать по понтону.

Он нагибается, завязывая шнурки.

— Идите без меня.

Жоанна отвечает не сразу. Она колеблется.

— Так ты присоединишься к нам после?

Он не спешит, но, когда выпрямляется, замечает, что она разочарована.

— Хорошо, — говорит он. — Я к вам присоединюсь.

— Мы будем на пляже Дуль. В десяти минутах отсюда.

— Хорошо.

Ему надо пробежаться, чтобы проветрить голову. Он не солгал. И потом, будь он с ними или нет, Себастьян и Жоанна заведут свой вечный разговор о цветах тамариска или о чем-нибудь в этом роде… Он предпочитает оставить их вдвоем и размяться. Он начал ценить одиночество, и это его самого удивляет, но он успел узнать за первые четыре месяца их путешествия, что открывать себя заново можно бесконечно. Жоанна — живой тому пример. Преображение началось в Пиренеях, он не знает точно, в какой момент. А потом — Пок, Миртиль, свадьба… Все пошло очень быстро. Теперь у нее оживленное лицо. Она говорит, задает вопросы, интересуется множеством вещей. И даже стала рисовать! На днях она начала новое полотно и показала ему. Она нарисовала «Алхимик» и парня с собакой в лодке, устремившего взгляд на горизонт. У Эмиля слегка защемило сердце, но он улыбнулся и заверил ее, что работа прекрасная. Это правда, краски были хороши, какой-то отрадой веяло от полотна. Однако Себастьяну в лодке он предпочитает розовых фламинго-мутантов. Но этого он ей не сказал.

Эмиль бежит мелкой трусцой по понтону вокруг озера. Сегодня снова прекрасный осенний день. Себастьян говорил об индейском лете. Он сказал, что много лет не было такого октября. В кемпинг-каре им даже еще не нужно включать газовый обогреватель…

Эмиль кивком здоровается с сидящим на понтоне рыбаком и замедляет бег, чтобы топотом не распугать рыбу. Он вспоминает их первую прогулку по понтону и встречу с Себастьяном таким же утром. Он не помнит, сколько времени прошло с их приезда в Перьяк-де-Мер. Наверное, больше десяти дней. У Себастьяна один выходной в неделю. В прошлый раз, стало быть, неделю назад, он повез их на лодке на острова. Сегодня — дюны. Время пролетело с невероятной быстротой. Иногда Эмиль думает, что надо бы позвонить Миртиль. С тех пор как они расстались, прошла, кажется, целая вечность. Ему нравилось общество Миртиль, взгляд ее голубых глаз. С Миртиль у них с Жоанной было подобие семьи. С Себастьяном они просто друзья, не более того.

Он мог бы позвонить Миртиль как-нибудь вечером, не со своего телефона — он все еще боится его включать, — но с Жоанниного. Если она согласится…

Он бежит быстрее и чувствует, что сердце готово разорваться в груди. Но ему на пользу так себя тратить. Он мокрый от пота и запыхался, но ему хорошо, удивительно спокойно. Он даже решает добежать до пляжа Дуль, чтобы присоединиться к Жоанне и Себастьяну.

В нескольких метрах от пляжа он останавливается перевести дыхание, упираясь руками в колени. Надо будет снова бегать. Обязательно каждое утро. Эмиль пытается убедить себя, что сделает это, сдержит слово. Он идет медленно, переводя дух. Дюны вырисовываются вдали. Он видит Лаки, который носится по песчаным холмам, заливисто лая. Опять гоняется за чайкой. Несколько человек идут по кромке воды, кутаясь в ветровки. Обойдя ближайшую дюну, Эмиль видит их обоих. Жоанна сидит по-турецки у подножия дюны, что-то лежит у нее на коленях. Она то и дело поднимает голову и снова опускает ее к коленям. Старый гребень Миртиль поблескивает в ее волосах. Себастьян сидит рядом с ней на корточках и время от времени показывает на что-то пальцем. Эмиль понимает, что она рисует дюны.

— Привет, Эмиль! — кричит Себастьян, завидев его.

Лаки тычется ему в ноги, он рад его видеть. Жоанна поднимает голову и улыбается ему.

— Смотри! Жоанна запечатлевает дюны для потомков!

Он наконец подходит к ним и бросает взгляд на картину, лежащую на коленях Жоанны. Она делает успехи. Песчаные просторы как будто движутся на бумаге. Словно катятся под ветром песчинки. Она написала небо не таким синим, какое оно есть на самом деле, ближе к серо-голубому с перламутровым отливом. На картине нет ни Себастьяна, ни Лаки, только чайка, летящая низко над песком.

— Ну? — спрашивает Жоанна, глядя на него вопросительно и чуть встревоженно. — Что скажешь?

Но он не успевает ответить. За него это с энтузиазмом делает Себастьян:

— Очень удалось, Жоанна! Я уверен, что ты сможешь выставить это в папином ресторане!

— О…

Жоанна колеблется.

— Ты думаешь?

— Я могу его спросить. Но уверен, что ему понравится твой взгляд на Перьяк-де-Мер. Мне очень нравится. Он точный, и в то же время ты добавляешь в свои картины какую-то мистическую нотку, крошечными штрихами…

Жоанна явно польщена. Эмиль видит, как она заливается краской, подняв на него взгляд. Он торопится подтвердить кивком.

— В самом деле.

Себастьян не сводит с Жоанны глаз, и Эмилю от этого почти неловко. Он отворачивается.

— Пойду пройдусь по пляжу… Посмотрю, что там.

Ему кажется, что Жоанна хочет что-то добавить, но он быстро удаляется, как бы нагоняя Лаки.

Вечером, за ужином в кемпинг-каре, молчание затягивается, и Эмиль говорит с равнодушным видом:

— Мне кажется, Себастьян на тебя запал.

Допив стакан воды, Жоанна смотрит на него странно.

— Почему