Черная вдова - Анатолий Безуглов

— Сам пока не знаю, — ответил Глеб.

— Но в Южноморск приедешь, как договорились?

— Непременно, — пообещал Глеб. — Так что в любом случае встретимся не позже осени…

На вокзал он прибыл за двадцать пять минут до отправления поезда. А когда составу оставалось стоять минут десять, у вагона появились Вика и Феликс, сопровождаемые носильщиком. В купе были занесены картонные коробки с японским телевизором и видеоприставкой. В отдельной упаковке находились кассеты с фильмами. Прощание вышло сухое, деловое. А Глебу так хотелось побыть с Викой хоть две минуты без свидетелей, прояснить наконец, как же она к нему относится.

И вот поезд медленно отошёл от перрона. Глеб оказался в своём двухместном купе один — значит, второй билет не продали.

«Непостижимая штука — железная дорога, — удивлялся он. — Люди спят на вокзале, согласны хоть на верхнюю полку в общем вагоне, а тут свободное место… Хорошо, что я взял обратный билет в Средневолжске».

От чая, предложенного проводником, Ярцев отказался. И, запершись, повалился спать.

Но сон долго не шёл. Перед глазами плыли яркие картинки — московские впечатления. Он вспоминал дачу Решилина, солнечные блики на гребешках волн, поднятых «Ракетами» на глади водохранилища, студию-ателье художника и небольшую икону стоимостью в полмиллиона рублей. И почему-то те зайчики на воде представились Глебу в виде купюр…

«Да, живёт же человек», — вспыхнула горячая зависть в душе Ярцева.

Потом в его памяти возник странный дом Феликса, где деньги тесно переплетались с сексом.

«И этот тоже гребёт деньги лопатой!» — подумал Глеб о сыне внешторговца.

При воспоминании о той ночи в сердце шевельнулась жалость к совсем ещё молоденькой девчонке с пожилым ловеласом. Ярцеву пятидесятилетние мужчины казались глубокими стариками.

«Как это можно, — с тоской пронеслось у Глеба, — ведь ей вряд ли больше семнадцати! Совсем ещё юная! Едва-едва распустившийся цветок… А кто же он, тот кобель?»

Сами по себе возникли в голове слова песни: «Девушек любить, с деньгами надо быть, а с деньгами быть, значит, вором…»

Стучали колёса, и в их стуке скоро стало слышаться Глебу другое: «Эх, червончики, мои червончики… Эх, червончики, мои червончики»… Отвязаться от этих слов было невозможно.

«Будут у меня червончики, будут, родимые! — неожиданно решил Глеб. — Много! Как листьев на деревьях».

Эта мысль была последней перед тем, как Ярцев погрузился в блаженный сон.

До чего же это удивительное, нарядное дерево — хурма. На фоне густо-зеленой листвы яркими пятнами выделялись золотистые с багрянцем, словно светящиеся изнутри, шары плодов! Каждый раз выходя в сад, Орыся Сторожук не могла наглядеться на это чудо. Хозяйка, Элефтерия Константиновна, сказала, что хурма у неё самого лучшего сорта — «королёк». Мякоть сочная, красноватая, с терпко-сладким вкусом.

Вот и сегодня, сойдя с крыльца, Орыся невольно залюбовалась экзотическими деревьями. А за ними виднелось море. Оно было чуть-чуть голубоватое, с перламутровым отливом. Нарушая законы перспективы, море не опускалось к горизонту, а как бы вздувалось вверх, терялось вдалеке, сливаясь с бледным утренним небом.

Море… Увидев его две недели назад, Орыся сразу влюбилась в него. Может, оттого, что эта была первая в её жизни встреча с необъятным водным пространством. И ещё, наверное, потому, что слишком контрастен был переход от серой осенней Москвы к здешней природе. Выехали они со Скворцовым-Шанявским из столицы в начале октября, выдавшегося в этом году на редкость неуютным и промозглым. С неба сыпалась колючая крупа, вокруг стояли унылые леса и поля. Но по мере приближения к югу краски все теплели и теплели, оживали, а когда они прибыли в Южноморск, Орысю буквально ослепила здешняя красота. Большой город-курорт расположился между морем и горным хребтом, покрытым по-летнему ещё сочной растительностью. Да и сам Южноморск утопал в зелени. Она тоже казалась Орысе сказочной: пальмы, кипарисовые аллеи, олеандры, осыпанные нежно-розовыми гроздьями цветов, издающих миндальный аромат. Даже сосны тут были необычные — с длинной свисающей хвоей.

Было странное время года — не лето, но и не осень, какая-то мягкость и умиротворённость таилась в природе. Что называлось словами, в которых ощущался уют и нега, — бархатный сезон.

Приехали они на машине Валерия Платоновича. Хозяева уже ждали, были извещены заранее из Москвы. Профессор постоянно снимал у Элефтерии Константиновны Александропулос небольшой домик с тремя комнатками и крошечной верандой. Сами хозяева, а вернее вдова и две взрослые её дочери, жили в доме побольше. Сад был разгорожен невысоким забором, так что постояльцы чувствовали себя вполне самостоятельно. Вход был тоже отдельный. Имелся во флигельке и телефон, чем, вероятно, особенно привлекало Валерия Платоновича это жильё.

С хозяйской стороны все время доносились аппетитные запахи. Казалось, что пожилая Александропулос не отходит от плиты в летней кухне, расположенной во дворе. Признаться, готовила она вкусно, употребляла много пряностей и зелени: укроп, шафран, кинза, тархун. Но особенно упирала она на чеснок. И когда Орыся спросила, не слишком ли та увлекается им, Александропулос сказала:

— Так ведь он очень полезный! Вот, я читала, что в одном испанском городе даже устраивают каждый год праздник чеснока. Слагают в честь него песни и кладут буквально во все кушанья. Разве что кроме кулича и мороженого.

По договорённости стряпала Элефтерия Константиновна и для московских постояльцев. Правда, профессору все больше вареное или на пару, так как Скворцов-Шанявский предельно щадил свой жёлчный пузырь. Но зато Орыся и шофёр профессора Вадим предпочитали жирные и жареные блюда вдовы.

И вообще это была удивительно работящая женщина. Дочери её, темноволосые и востроглазые, работали, а все хозяйство лежало на её плечах. Нужно сказать, хозяйство немалое: сад, огород, домашняя птица. Откармливала она и двух кабанчиков. Имелось в погребе своё домашнее вино «изабелла». Графинчик духмяной «изабеллы» Александропулос непременно подавала к столу постояльцев. Валерий Платонович к нему не прикасался из-за болезни, Вадим не мог — за рулём, а вот Орыся позволяла себе выпить стаканчик-другой. Конечно, это была не та оголтелая пьянка, в которую её частенько ввергал в Трускавце Сергей, но отказаться от этого небольшого удовольствия Орыся уже не могла. Скворцов-Шанявский, конечно, делал ей замечания, однако, поняв, что Орыся «не зарывается», перестал обращать внимание…

— Доброе утро! — раздалось из-за ограды с хозяйской стороны.

Александропулос рвала хурму, чтобы успеть с утра продать на рынке.

— Здравствуйте, Элефтерия Константиновна, — приветливо ответила Орыся.

— Позавтракаешь? Хачапури свеженькие, только с огня…

Сторожук прошла через маленькую калиточку в заборе. Она любила завтракать с хозяйкой прямо во дворе, болтая о том, о сём.