Романески - Ален Роб-Грийе

огромным (по сравнению с суденышками и лодками, снующими вокруг), уже вторые сутки грузят тюки грубой, необработанной шерсти, что терпеливо ждут своей очереди в грузовиках с прицепами, которые выстроились в ряд на дамбе, отделяющей скромных размеров порт военно-морской базы от торгового порта.

Граф Анри, питавший настоящую страсть — я об этом уже сообщал в предыдущей книге — к подводной охоте с гарпуном, прибыл в Ушуаю под предлогом непреодолимого желания поохотиться на ушастых тюленей, в изобилии встречающихся в этих холодных водах, животных, тогда еще не отнесенных к разряду находящихся под угрозой исчезновения. Ушастый тюлень — великолепный зверь с либо желтоватой, почти белой, либо с рыжеватой шкурой, и его мощный рев вполне оправдывает прозвище, данное ему моряками, — «морской лев»; можно практически в любое время года увидеть, как в блаженной неге полеживают эти ленивые создания на выступающих из воды рифах по обеим сторонам пролива — достаточно широкого в том месте, где располагается бухта, на берегу которой и стоит Ушуая, бухта, что представляет собой естественную границу между землями, принадлежащими Аргентине, и чилийскими островами, мелкими и покрытыми скудной растительностью. Но благопристойный охотник уважает себя настолько и так дорожит своей профессиональной честью, что не позволит себе побеспокоить тюленей на лежбище, а уж если и пойдет на такой шаг, то лишь для того, чтобы понаблюдать за ними; нет, он желает пронзить зверя своим современным «копьем», то есть гарпуном, только в воде, в морских глубинах, когда ставшие в воде удивительно стройными и изящными, эти великолепные пловцы, чьих укусов, кстати, стоит опасаться, резвятся, исполняя замысловатый и грациозный танец.

Я, однако, полагаю, что де Коринт вряд ли стал бы надолго задерживаться в столь суровых, неприветливых краях ради одного только удовольствия, пусть даже и жестокого, в еще меньшей степени — из-за желания продать шкуры своих роскошных жертв, которые на мировом рынке мехов ценятся на вес золота под названием «меха морской выдры». Я-то подозреваю, что на самом деле его пребывание в этом городишке, затерянном на самом краю земли, открытом всем ветрам, но в то же время оказавшемся весьма укромным местечком, объясняется совсем иными мотивами, еще более странными, смутными, тайными. Ждал ли он здесь чьего-то посланца? Или сам питал надежду тайно сесть на корабль-призрак, один из тех, что огибают мрачные скалы мыса Горн? После войны океаны бороздило множество судов без названий, без документов, без порта приписки, не занесенных ни в какие списки, нигде не зарегистрированных, не имевших никаких законных прав на существование и деятельность. Без сомнения, существуют подобные суда и поныне, несмотря на современные методы и способы пеленгации и на строгий надзор службы береговой охраны.

Но, как бы там ни было, я не обнаружил ничего интересного относительно пребывания де Коринта в Ушуае, тем более что никто не знает, когда он там был (не известна точная дата), сколько времени провел и даже в какое время года он там находился. Скромная гостиница, в которой мог (предположительно) останавливаться сей неординарный, пожалуй, даже высокопоставленный и редкостный беглец, единственная в ту пору в городке и расположенная на крутом склоне, по которому с главной улицы можно было спуститься ко входу (или въезду) в порт, исчезла, и на ее месте недавно было возведено более комфортабельное и высокое здание — бесспорно, самое импозантное в городке, — своим внешним видом напоминающее гигантское горное шале. Итак, побывав в Ушуае, я отправился назад, на север, следуя вдоль берега Патагонии, но мне не повезло и в Рио-Гальегосе, и в Комодоро-Ривадивии, откуда, однако, де Коринт отправил вроде бы вполне безобидную, невинную почтовую открытку своему другу Фредерику де Бонкуру, на которой было начертано всего несколько строк.

Достаточно стереотипный для подобных открыток текст этого послания, давно занесенный мной в опись моего архива («На добрую память от де Коринта» или что-то в этом роде), вполне может содержать, в зашифрованном виде, разумеется, некую чрезвычайно важную информацию, ибо я, по-прежнему оставаясь в полном неведении относительно того, что произошло в промежутке, совершенно точно знаю, что Бонкур присоединился к своему старинному другу, еще со времен той, давней, как мы говорим, — Большой или Великой войны, — следующей зимой (я подразумеваю: зимой в Южном полушарии), то есть всего-то спустя месяца два (а может быть, и меньше), и встретились они в северо-восточной части Аргентины, в провинции Мисьонес, там, где река Игуасу впадает в Парану, образуя весьма зрелищные и эффектные водопады, ставшие сегодня настоящим центром международного туризма.

Однако следует отметить, что место, где они встретились, то есть провинция Мисьонес, было в конце 40-х годов довольно глухим углом, куда и до-браться-то было сложно, и относится к числу приграничных районов, казалось, буквально притягивающих к себе нашего героя, причем характер «пограничности» усиливается здесь как бы втрое по сравнению с другими районами: в этом месте действительно сходятся границы республики Аргентины, Бразилии и Парагвая. Река Игуасу в своем нижнем течении (от водопадов до очень близко расположенного от них места впадения в Парану), столь узка, что любой может пересечь ее без всяких затруднений в пироге индейцев племени гуарани, хотя на реке кое-где встречаются и пороги, а иногда она стремительно несется, зажатая в теснинах между отвесных скал; однако же и на этих участках она вполне, так сказать, «судоходна», я это лично проверил, а к тому же над ней в одном месте, как раз там, где скалы сходятся особенно близко, есть подвесной мост, так как именно близость скал и облегчила задачу строителям. И к тому же здесь в те времена не было ни одной таможни ни на аргентинской стороне, ни уж тем паче на совсем диком и безлюдном бразильском берегу, в этих вечно окутанных полумраком и туманом от курящихся над землей испарений тропических джунглях, «населенных» по преимуществу лишь туканами да пумами. Город Асунсьон на территории Парагвая расположен от Мисьонес километрах в трехстах к западу, и путь этот можно было проделать верхом на лошади или даже половину пути преодолеть на автобусе.

Мне кажется, я уже упоминал в предыдущей книге этого Фредерика де Бонкура, правнука немецкого поэта и прозаика Шамиссо22 (чье полное имя было Луи-Шарль-Аделаид де Шамиссо де Бонкур), родом из Шампани, который в девятилетнем возрасте был вынужден бежать из Франции от ужасов Революции и затем обосноваться в Пруссии. Так вот, этот Фредерик свободно говорил на гуарани (как вы понимаете, это весьма важная деталь), унаследовав от своего знаменитого предка выдающиеся способности в области филологии, которые и