Девушки на выданье. Бал дебютанток - Вероника Богданова

28 августа.

Сегодня вечером, войдя к императрице во время чая, я была поражена с первой же минуты тем, до какой степени император и императрица имели расстроенный вид. Сердце мое упало, я поняла и спросила, вся дрожа: «Есть известия?». «Да, есть», – сказала императрица и быстро отвернулась. Государь взял со стола бюллетень и сказал: «Вот! После героической защиты Севастополь пришлось эвакуировать, но он не сдался. После того, как было отбито шесть атак, был взят Малахов курган. С этого момента гарнизон не мог выдержать адского огня, осыпавшего его со всех сторон, и вынужден был уйти на северную сторону, оставив врагам только груду окровавленных развалин».

При чтении этих строк я испытала то же чувство, как при получении известия о смерти императора Николая: чувство подавленности перед страшными и неисповедимыми решениями провидения, этого таинственного вершителя судеб нашего слабого и грешного человечества.

25-го и 26-го огонь был поистине адский. Число убитых уже не поддавалось учету. 27-го Севастополь сдался. Мы были тогда на празднике стрелков. Император получил первую депешу сегодня в 12 часов, известие об эвакуации пришло в 3 часа.

За чаем мы читали статью Вяземского по поводу полугодового дня кончины императора, в которой он говорит о геройской защите Севастополя. Ввиду последнего бюллетеня эти восторженные слова превращались в надгробное слово. Государь и государыня тихо плакали.

29 августа.

Я никогда не забуду ни вчерашнего вечера, ни лица государя. Он казался преображенным страданием, на его лице было выражение самой глубокой скорби и бесконечного смирения. Слезы текли из его глаз, и он, казалось, даже не замечал этого. Вяземский говорит в своей статье: «Севастополь будет верен до конца». Государь воскликнул: «И был, и был» – таким тоном, который всегда будет звучать в моих ушах и в моем сердце. Сегодня утром я видела императрицу. На вид она была покойна, как всегда, но так бледна! Она мне сказала: «Не нам судить о путях божиих. Все испытания необходимы для того, чтобы привести нас к цели, известной только ему одному». Она мне сказала, что государь, несмотря на то, что глубоко потрясен, не падает духом и не сомневается в конечном торжестве великой идеи, за которую сражается Россия, что он никогда не сделает уступок в том, что касается чести и славы России.

Императрица сказала мне, что, проснувшись сегодня утром, она испытала то ужасное гнетущее чувство, которое испытываешь после смерти любимого существа…

Вчера депеша из Брюсселя сообщила известие, что было покушение на Наполеона III, к несчастью, неудачное. Другая депеша сообщает об уничтожении англичанами Петропавловского форта и о том, что английский флот бомбардирует русский гарнизон на Амуре, куда он спасся.

30 августа.

Было решено отпраздновать день ангела государя большим публичным торжеством, в котором мог бы принять участие народ; обедня должна была быть отслужена петербургским митрополитом не в дворцовой церкви, а в Александро-Невской лавре у раки святого патрона царя. У императрицы 29-го начиналось воспаление. Я ее спросила, неужели она рискнет при своем нездоровье явиться на церемонию в парадном придворном платье с открытой шеей и руками в эту свежую весеннюю погоду. Она мне ответила: «Я поеду во что бы то ни стало: при теперешних обстоятельствах необходимо, чтобы народ видел императора и меня, и видел, что мы не теряем мужества и энергии». Государь и государыня поехали в город рано утром, остановились в Аничковом дворце, где государыня наскоро переоделась, то есть надела парчовый трен, отделанный горностаем. Процессия двинулась в 10 часов. Государь, великие князья и генеральный штаб ехали верхом впереди, за ними следовала государыня в золоченой карете с великими княгинями Александрой Иосифовной и Екатериной Михайловной. Ее младшие сыновья также следовали в золоченой карете, затем ехали дамы свиты. Стечение народа было огромное, и его одушевление было так велико, что несколько раз на пути карета государыни не могла продвигаться благодаря теснившейся вокруг нее толпе, приветствовавшей ее восторженными криками. У ворот Лавры их величества сошли на землю и торжественно направились пешком к церкви, где служил митрополит. Дипломатический корпус был налицо на этой службе, и надо сказать, что присутствие этих иностранцев было чрезвычайно тяжело переносить в том настроении, в котором мы находились…

1 сентября.

Мы выехали в Москву. Из Царского отправились в семь часов и были в восемь в Колпине, откуда отходил поезд. Кроме императора и императрицы в путешествии участвовали их четыре сына, великий князь Константин Николаевич с супругой, великая княгиня Мария Николаевна, великая княгиня Екатерина Михайловна и ее муж[208], два молодых великих князя и принц Ольденбургский. Из дам свиты были только кн. Салтыкова, кнж. Долгорукая, Натали Бартенева и я. Из кавалеров свиты: графы Адлерберг, Шувалов, князь Барятинский, Олсуфьев. День был пасмурный, холодный, и однообразие путешествия ничем не нарушалось. Мы летели как стрела, пожирая голое и печальное пространство, отделяющее Москву от Петербурга; болото, желтоватая почва, покрытая мхом, низкие деревья, увядающие от преждевременных ранних холодных ветров, дождливое серое небо, на некотором расстоянии друг от друга домики сторожей, однообразные красные кирпичные станционные здания – ничего радующего взор или воображение. Мои спутницы были мрачны: у кн. Салтыковой была мигрень, Александра спала, Натали произносила короткие фразы, почерпнутые из «Dictionnaire de conversation»[209]. Я решила превратить себя в состояние вещи. Я не знаю большего наслаждения, чем это состояние оцепенения, когда погружаешься в растительную жизнь и отказываешься от высшего в человеке – от мысли. В таком приятном состоянии я доехала до Москвы.

На станциях, особенно ближайших к Москве, толпилась масса народа, ожидавшего проезда государя и выражавшего свой восторг бесконечными криками «ура». Останавливались только в Твери для обеда. Для встречи государя явился тверской губернатор Бакунин с женой; они были приглашены к императорскому столу. В 11 часов мы приехали в Москву. Дождь прекратился, было очень темно, но несколько звезд сияло сквозь облака. Вдруг на темном горизонте я увидела как бы ореол света. Это была Москва, издали приветствовавшая государя иллюминацией. Я испытала минуту глубокой радости, узнав в полосе света свою дорогую Москву. На вокзале была большая суматоха, пока каждый добрался до своей кареты. Улицы Москвы до самого Кремля сияли огненными колесами, цветами и арабесками, среди которых всюду выделялись переплетенные монограммы М и А. Уже со станции можно было слышать, как кричала «ура» толпа в Кремле. Императрица говорила мне, что стечение народа было огромное и при каждом шаге лошадей она боялась, чтобы кто-нибудь не был раздавлен. Она нам рассказывала, что, когда остановилась коляска, она видела, как какой-то человек бросился на кожаный фартук и поцеловал его. Император и императрица сперва остановились у Иверской часовни, потом заехали в Чудов монастырь приложиться к мощам святителя Алексия. Оттуда они поехали в Большой дворец, который они занимают в первый раз. То была воля покойного императора, чтобы они при своем восшествии на престол остановились в нем. Что касается меня, я совсем не видела их въезда. Толпа на улицах была так велика, что Натали Бартенева и я с трудом доехали до Иверской, где мы вышли, чтобы приложиться к иконе. Оттуда мы отправились в свои комнаты, но нам пришлось долго ждать, пока приехали наши девушки и наши вещи. Всю ночь продолжался невообразимый шум, без перерыва ездили кареты, взад и вперед носили вещи, так что, несмотря на всю мою усталость, я заснула только к четырем часам утра…