Под щитом красоты - Александр Мотельевич Мелихов

не помешали, и нынешний хаос не может помешать». Более того, он был уверен, что человек, умеющий лишь негодовать и не умеющий быть счастливым, никогда не сможет сделать счастливыми и других.

В последний раз я встречался с ним за несколько месяцев до его смерти, о близости которой он прекрасно знал, и он обсуждал опубликованную в «Новой газете» мою статью «Можно ли умываться после Освенцима?» так, словно у него была в запасе вечность. Он был прост, как всегда, но без обычной для него легкой отрешенности непривычно светел и ласков. И Зинаида Александровна держалась без малейшего трагизма, и я еще раз убедился, что вернуться к хозяину, слиться с Целым, – что все это для них обоих не просто риторика.

Богатыри не мы.

Требуется Шестов

Марк Харитонов писатель вполне известный и успешный. Его роман «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича» получил первую Букеровскую премию, да и потом у него постоянно выходили книги самых разных жанров (эссеистика, проза и даже сказочные повести для детей) во вполне солидных издательствах. Книги издавались, переводились на иностранные языки, и все же вполне известного и успешного Харитонова трудно назвать «раскрученным» автором. И не только потому, что тиражи не слишком велики – у кого они сегодня велики! – и даже не только потому, что его глубокая точная проза невольно обязывает и критика быть глубоким и точным, а с этими веригами какая же раскрутка. Дело в том, что Харитонову нужен свой Шестов, ибо мировоззренческие вопросы входят в состав его прозы наравне с героями и событиями, как это всегда и было принято у русских классиков.

Может быть, еще и поэтому Харитонов в своем эссе «Закаты Утехи» («Звезда», № 9, 2012) столь проникновенно написал о португальце Пессоа, которого он считает гением: «Я давно поймал себя на особом пристрастии к людям, не знавшим прижизненного успеха. Бах, открытый миру более полувека спустя после смерти. Музиль, кое-как печатавшийся, но едва замеченный и уверявший, что пишет для читателей, каких еще не существует… Да что перечислять! О наших гениях разговор особый. Мандельштама, Платонова, скольких еще просто душили – известная советская драма.

Но как могли не заметить, не оценить при жизни Пессоа? Напечатал кое-что в молодости, издавал с друзьями журнал – и потом почему-то замолк, всю жизнь переводил скучнейшую деловую корреспонденцию для торговой фирмы, – а для себя писал днем и ночью, от своего имени или от имени созданных им двойников-персонажей. Отказали раз-другой издатели, потом сам не захотел к ним стучаться? Предпочел добровольное затворничество?.. Сколько других кончали с собой, страдая от одиночества, непонятости, невостребованности! Опору, основу жизненной стойкости Пессоа искал внутри. Он творил ее для себя сам вместе со своим поэтическим миром, населяя его такими же творцами, наделяя созданных персонажей внешностью, биографией, судьбой, делая их своими корреспондентами, собеседниками, оппонентами…»

Писатель, который парит так высоко, должен быть готов к тому, что окажется не слишком много охотников к нему подняться. Киевское русскоязычное издательство «Каяла», однако же, опубликовало роман Марка Харитонова «Два Ивана», а теперь выпускает и роман «Джокер», прежде опубликованный в «Звезде» (№ 9, 2014), причем в интернете появилось лишь его начало, а полный текст можно прочесть лишь в бумажном издании журнала. «Каяла» тоже выпустила книгу через электронный «облачный сервис» Amazon (обычную бумажную книгу можно там заказать). Однако не обратить внимания на эту книгу было бы просто грешно.

Хотя писать об этом романе трудно. Это сложное повествование, охватывающее и столицу, и деревню, и семейные отношения, и, само собой, серьезнейшие экзистенциальные и мировоззренческие проблемы. Сквозной можно считать сюжетную линию, заявленную с первых же страниц: немолодому филологу, давно отошедшему от преподавания, неожиданно предлагают прочитать совершенно новый курс в экономическом университете из рожденных бурей либеральной революции. Ректор университета заинтересовался размышлениями главного героя о функциях культуры в условиях стремительно ускорившегося времени. «Никогда еще перемены не были столь быстротечными. Только что за происходящим можно было хотя бы уследить, приспособиться, обучиться. Время уплотнилось, в ушах шум, не успеваем оглянуться, перевести дух, переварить перемены. Знания, которые не успевают передать, остаются невостребованными, как усовершенствования скоростареющей техники. Добытые премудрости оказываются не нужны – не потому, что опровергнуты или превзойдены, они просто остались в прошлом. Как останутся когда-нибудь в прошлом музейная живопись, классический балет, литературный антиквариат…»

И здесь начинаются удивительные переклички с… с романами пишущего эти строки: мой утопист Сабуров из «Горбатых атлантов» в горькую минуту назвал неизменность одним из китов человеческого счастья. Наряду с несомненностью и замкнутостью, что перекликается с идеями Харитонова, коими он наделил придуманного им утописта, но об этом ниже. Итак, у ректора возникает мысль отойти от привычного литературного курса, привязанного к именам и хронологии, а начать с будущими экономистами свободный разговор на разные гуманитарные темы, не научить, но пробудить интерес.

«Нельзя допустить разрыва, пропасти между унаследованными ценностями, которые наши предки, может, не зря считали основополагающими, вечными, и тем, что формируется на наших глазах, еще не совсем различимое, – размышляет герой, от лица которого ведется повествование. – Должен существовать хотя бы узкий круг хранителей, способных поддерживать связь, напоминать об основах, жизненно необходимых для здоровья культуры, а значит, для самого нашего существования. Общественное неблагополучие, моральный распад, потребительская паранойя, немотивированная преступность, все, о чем толкуют сегодня газеты, больше, чем мы сознаем, связано с умственным разбродом, недодуманностью, несогласованностью. Сопротивление не может не остаться потребностью, хотя бы на уровне самосохранительного инстинкта. Какие-то механизмы, природные ли, духовные, исподволь начинают работать. Иначе – разложение, вырождение, упадок».

Снова перекличка – мой Сабуров тоже говорил о необходимости хранить тот стереотип, то клише, с которого печатаются новые поколения: если есть печать, должен быть и хранитель печати. Однако двинемся дальше.

Реальность отрезвила героя-хранителя довольно скоро. Он убедился, как мало он представлял новых студентов, приезжающих в университет на роскошных автомобилях неизвестных ему марок. В первый же день герой выделил двух молодых людей, соперничающих за внимание девушки с эпатажной надписью на футболке «Испорчу жизнь». Их запутанные отношения тоже становятся одной из сквозных линий сюжета. Постепенно герою открывается, что соперничество тут не просто любовное – за молодыми людьми стоят их семьи, связанные деловой конкуренцией. Сюжет все больше начинает напоминать криминальную историю: тут и попытка похищения, и подброшенные наркотики, и вторжение неизвестных в дом, и текст, похищенный из компьютера. Интрига становится все увлекательней, оставаясь загадочной буквально до самого конца. Лишь тогда становится понятной вторая часть названия: «Заглавие в конце», как и основная: «Джокер». Эпиграф заранее предупреждает: