Новый посол - Савва Артемьевич Дангулов

с неожиданно тонкими пальцами. Она пыталась дотянуться до ног и погладить. Она точно говорила этим жестом: «Ноженьки мои, ноженьки...» А Александр Петрович смотрел, как она гладит ноги, думал: наверно, ей неведомо, как некрасивы ноги... Но однажды вместо букета полевых ромашек в руках Майки оказался младенец — она выпросила его на минуту у молодой семьи, расположившейся у дороги. Ипатов взглянул на дочь и не поверил своим глазам — Майка с младенцем! Он сейчас видел дочь такой, какой она мнилась ему в самых потаенных мечтах, и она показалась ему немыслимо красивой. Даже невероятно: младенец одарил ее тем самым, чего всему ее облику и, пожалуй, существу недоставало, да это понимала и она сама: это был миг счастья... Когда они продолжили путь, не было силы, которая бы могла расковать молчание. Хозяин появился тут же: его темно-серый костюм и строгий, неброского коричневатого колера галстук скорее соответствовали деловой конторе, чем дому, — по всему, Жуэ только что занимался делом.

— Милые гости, разрешите опоздать минут на пятнадцать, — произнес он церемонно — эта церемонность помогала выгадать минуту и правильно построить русскую фразу. — Приехал эльзасец Хёпке: хочет купить мой лионский завод, на корню, так сказать, купить...

Он поклонился и исчез. Ярцев тихо смежил левый глаз, будто хотел сказать: «Тут уже началась мистификация!.. Нет, нет, что это такое: совпадение, какое бывает раз в сто лет, или рассчитанный ход?» Короткая реплика хозяина меняла дело, интересующее русских: если бы не эта реплика, вряд ли был смысл начинать разговор, а как сейчас? Жуэ точно давал разрешение на переговоры; больше того, он просил гостей об этом.

— Начинать... разговор? — произнес Ипатов, взглянув на спутника, у которого от страха багровые полосы разлиновали щеку и выползли на шею. — Того гляди, прыткий эльзасец обойдет тебя на рысях... Начинать?

— Если начинать, то крепко подумать... — отозвался Ярцев. — Крепко...

— Ну, кто мешает думать? — ухмыльнулся Ипатов. — Хочешь думать крепко — думай себе на здоровье.

А Майка улучила минуту и пошла вдоль стены. Ее вниманием завладели иконы. Они были развешены с той правильностью, которая обнаруживала систему. Это были греческие иконы. Века не погасили красок, которыми они были писаны. Русскому глазу лики святых могли показаться яркими; больше того, праздничными. Кто-то говорил Майке: это шло от светскости церкви — в то время как русская церковь ушла в полутьму скита, греческая держалась ближе к солнцу, — иконы, как думалось молодой Ипатовой, давали представление и об этом.

Дежурные четверть часа истекли, и шаги по паркету, быстро удаляющиеся, дали понять русским гостям, что эльзасец покинул дом, — хозяин не заставил себя ждать, он тут же появился на пороге.

Сейчас он шел рядом с молодой Ипатовой, ревниво следя за тем, как она смотрит его собрание. Он снял со стены икону и поднес к окну. День еще не догорел, солнце успело опуститься за соседнюю рощу и светило светом облаков, стоящих над домом. Жуэ, не осознавая этого, приблизил икону к окну, позволив свету, который посылал земле зенит, высветлить краски. Потом он тронул поверхность иконы кончиками пальцев и тотчас отнял пальцы, точно опалив их:

— Темпера?

Теперь приняла икону она, осторожно приняла и поднесла к ее поверхности руку, слабо шевельнув пальцами, — кисть ее руки была заметно удлиненной и худой, но сила руки была в пальцах. Она не торопилась коснуться иконы, продолжая перебирать ими, будто давая незримым струям, которые жили в воздухе, обдуть пальцы.

— Темпера, — сказала она. — Матовость темперы, — подтвердила она. — Вот эта резковатость охры — такая охра только у греков, — признала она и повторила: — Темпера, темпера — шероховатость темперы, хотя покрыта и олифой, недавно покрыта...

Он улыбнулся:

— Да, да, недавно...

Глаза его будто отогрелись — таких глаз у него не было прежде, они появились теперь.

— Если бы это была старая русская икона, в темпере могли бы участвовать пиво и даже квас... — сказала Майка.

Он улыбнулся:

— У меня есть русская икона...

— Старая?

— Не берусь сказать... Век... семнадцатый, а возможно, и шестнадцатый...

— На клееных досках?

— Да, на досках. Когда будете в моем сельском доме, я покажу ее вам...

— Русская...

Ипатов приметил, как однажды Жуэ остановился и, добыв из бокового кармана бумажник, осторожно разломил его, достав фотографии: большую черно-белую и маленькие цветные. «Да, муж уволок ее к морю, вместе с детьми, вместе с детьми...» — произносил Жуэ и раскладывал на ладони фотографии, невзначай обратив ладонь к Ипатову, — он явно приглашал русского гостя взглянуть на фотографии дочери и внуков, но Александр Петрович не поддавался. Не хотел выдавать любопытных глаз... В этом жесте Жуэ было, как понимал Ипатов, непобедимо кровное, отцовское, тем более сильное, что здесь любовь побраталась с жалостью. На взгляд Александра Петровича, Жуэ с тем большей охотой показывал эти фотографии русской гостье, что видел в ней дочку. А Майка?.. Она со строгим вниманием, печально-строгим, следила за Жуэ, быть может не выказывая того, что происходило в ее душе. Только смех ее был чуть-чуть громче обычного, и разительнее ее готовность быть внимательной к каждому слову Жуэ, обнаруживая согласие, конечно же больше согласие, чем несогласие, да заметнее сгибались ее ноги, когда она стояла рядом с хозяином, — наверняка не хотелось быть выше Жуэ, очень не хотелось, хотя о чем тут могла идти речь: ведь ему было шестьдесят, а ей только двадцать...

Он обернулся и, обратившись к гостям, которые со спокойной решимостью шли следом, произнес:

— Все-таки эти эльзасцы — чудаки порядочные, у них своя психология! — Он смотрел на дверь, за которой только что говорил с эльзасцем, точно подтверждая, что речь идет именно о нем. — Перед самым уходом затеял спор: говорит, что в средневековой иконописи, даже греческой, есть Рафаэль и Леонардо... Я говорю: «Наоборот, — поймите, наоборот!» Но разве его переспоришь — эльзасец!

Ярцев ссутулился — очень ему не понравилась последняя реплика хозяина.

— Он смыслит в иконах, этот эльзасец? — спросил Ярцев.

— Еще как, хотя скрывает это, но я тут установил все точно...

— Каким образом, простите?

Жуэ задумался: «Каким образом?» Жуэ