Последнее лето - Елена Арсеньева

В соседней комнате храпела, как Цербер на цепи, нянькаВасилиса, которой было все равно, где спать и когда спать – лишь бы спать.Однако при всем при том сон ее был чуток: мимо не пройти – остановит. Пришлосьбежать через окошко, благо оно было уже расклеено и промыто. Набродившись средизапахов оживающей, расцветающей земли, Марина подошла к забору с той стороны,где сад смыкался с деревенской околицей, и остановилась, услышав страннуювозню. Вслушалась, всмотрелась сквозь щель… На земле боролись двое. Мужчинапытался осилить женщину, а она рвалась ожесточенно, бешено, неистово.

– Дай, ну дай, все равно одолею! – рычал он, какзверь.

– Пусти, пусти, не дамся! – шипела она разъяреннои все выворачивалась из-под него, норовила отползти, да он догонял, наваливалсясверху.

«Почему она не кричит, на помощь не зовет? – подумалаМарина. – Ведь и впрямь одолеет!»

И вдруг догадалась, почему девушка не поднимала шума.Боялась позора. Злобного смеха боялась! Быль – она ведь только молодцу не укор,а девке – зазор.

«Ну да, быть ей нынче бабой», – по-взрослому подумалаМарина. Она не слишком хорошо представляла себе, как это делает мужчина сдевушкой, слышала куски разговоров, которые прислуга при ней тотчас обрывала:матушка-покойница была строга насчет благочестия! Марине и не слишком-тоинтересно было все это – взрослое, однако сейчас она взволновалась несказанно.Ох, как хотелось досмотреть… увидеть, узнать!

Она металась вдоль забора, выискивая щель пошире, как вдругодна доска отошла. Марина проскользнула наружу.

Тем временем девке все же удалось каким-то чудом вырваться,она схватила что-то, то ли сук, то ли ком земляной, ударила парня по голове. Онзастонал, на какой-то миг ослабил хватку. Девушка вскочила и пустилась бежать стакой прытью, что вмиг исчезла в темноте.

– Ах ты, сучка! – вызверился вслед мужчина. –Заманила да сбежала! Куды мне теперь с этакой елдовиной?!

Слово Марина раньше слышала, хотя и не вполне понимала, чтооно значит. Вроде бы какая-то брань, хотя и вполне безобидная. Забавное слово,да и парень, враскоряку поднимающийся с земли, выглядел смешно. Ну, она изасмеялась…

Он так и подскочил от неожиданности. Обернулся, набычась,несколько мгновений вглядывался в Марину, а потом бросился на нее такстремительно, что она и ахнуть не успела, как была опрокинута на землю и раздавленамужским телом. От неожиданности она не дернулась, не попыталась вырваться, неуспела сбросить его руки, не воспротивилась даже, когда он сильными и грубымиколенями раскидал ее ноги и принялся шарить между ними.

«Больно, пусти!» – хотела вскрикнуть Марина, да не смогла:он зажал ей рот.

Ох, что за боль… Что-то ворочалось в глубине ее тела, чужое,ненужное, чудилось – грязное, мерзкое, ворочалось, двигалось, вело себяпо-хозяйски. Потом мужчина задергался, взвыл, принялся биться в Марину телом истонать. Затих, бурно дыша; сыто сглотнул, неуверенно поднялся, опасливоозираясь и лишь мельком поглядев на распластанное по земле тело с задраннымичуть ли не на голову юбкой и рубашкой…

– Эвона как! – сказал он вдруг, словно удивился, апотом, поддерживая руками штаны, кинулся наутек, громко топая сапожищами.Земля, на которой лежала Марина, содрогалась от его шагов. Содрогалось и еетело.

…Они с Василисой (ну да, от нее случившееся скрыть оказалосьневозможно) молчали мертво. Нянька винила себя, жалела «кровинушку», ну и досудорог боялась господского гнева, так же как и дурной славы, которая можетприлипнуть к дому. На другой же день вернулись в город – Аверьянов бы, может,заподозрил неладное, да слишком убивался после смерти жены.

Словом, утихло все, и постепенно даже Василиса пересталалить слезы над своей Маринушкой-кровинушкой и с неловкостью отводить от нееглаза. Она боялась, вдруг девка понесет, ну да Бог миловал. Марина об этом недумала. Ее полностью поглотило отвращение к своему опоганенному телу. Наверное,другая на ее месте ушла бы в монастырь, а у Марины потрясение выродилось вотвращение к себе, к памяти матери (ведь из-за ее смерти она уехала в Жуковку,где все произошло) – и в ненависть к отцу, который не поехал с ней, не уберег,не уследил. Проспавшую все на свете Василису она почему-то не винила.

Выход своей ненависти Марина давала в отрицании –полном! – той жизни, к которой принадлежала и которой жила раньше. Сначалаэто выливалось в обычные формы детско-юношеской вздорности и непослушания, ну апосле того, как Марина повзрослела, начала встречаться со столичными студентамии курсистками, приезжавшими на вакансии в Нижний, домой, услышала прополитические фрондерские новации, она вовсе сорвалась с цепи. Удерживало еетеперь рядом с отцом только одно: прямая угроза Аверьянова лишить еенаследства. Этого Марина не могла допустить. Нет, не ей, толстой уродине (инымисловами она себя не честила), нужны были аверьяновские деньги – они нужны былидля революции, для партии, для освобождения народа. Бог весть, что ей было втом народе, что его бедствия ей так сильно спать не давали, – Марина самане могла бы толком ответить на этот вопрос. В конце концов, именно один изпредставителей того народа как-то ночью валял ее по земле – не кадет ведь, недворянчик и даже не чиновник городской…

Народ как таковой был тут совершенно ни при чем и не вызывалв ней ни любви, ни ненависти. Каждый митинг, каждая конспиративная встреча,каждая антиправительственная выходка на самом деле были для нее всего лишь средствомдать выход неприязни к отцу, на деньги которого она жила и от денег которогоотказываться не собиралась. Практичность текла у нее в крови – она и впрямьбыла сущей Аверьяновой по духу! Марина, конечно, не кричала на всех углах, чтомечтает о смерти отца, однако порою пробалтывалась как бы вскользь, и это оченьсильно отталкивало от нее людей. Даже тех, ради блага которых она день и ночькрутилась в котле своей неуклюжей, дурацкой жизни: то курсы, то лекции, торечи, то передачи в тюрьму, то устройство каких-то благотворительных вечеров,то переброска с квартиры на квартиру тюков с запрещенными книжками… Онапереоценивала свою роль в революционном процессе, ох переоценивала! Для всехона была и оставалась прежде всего дочерью денежного мешка: и для искателейбогатых невест («Ничего, вы только пойдите со мной под венец, МаринаИгнатьевна, а уж потом мы из вас всю эту новомодную социалистическую дурьвыбьем, как велось исстари!»), и для устроителей «нового светлого будущего»России («Ничего, вы только передайте нам денежки вашего папеньки, МаринаИгнатьевна, а потом мы вас сбросим в ту же яму, куда полетят все обломкистарого мира!»).