Интервью с вампиром - Энн Райс

Я купил вечерние газеты, протолкался сквозь толпу вмаленькое кафе напротив театра.

В тусклом свете газовых фонарей и густом облаке табачногодыма над столиками я прочитал сообщения о пожаре. Всего лишь несколько скелетовбыло найдено в сгоревшем театре, хотя удалось обнаружить сценические костюмы иобычную одежду, раскиданную повсюду в беспорядке, словно знаменитые актеры,изображавшие вампиров, спешно покинули театр незадолго до пожара. Из этого японял, что от самых молодых вампиров остались кости, а старые сгорели дотла. Вгазете ничего не сообщалось о свидетелях пожара или выживших жертвах. Да и ктобы смог выбраться живым из этого пламени?

Только одно настораживало меня. Я не боялся оставшихся вживых и не собирался устраивать на них охоту. Я не сомневался, что почти всесгорели. Но куда же делись люди, охрана? Я точно помнил, что Сантьяго говорилпро охрану, а ведь были еще швейцары, билетеры и другие слуги. Для них я иприготовил косу. Но их там не было. Странно. Я ничего не мог понять, и этотревожило меня.

Я отложил газеты, обдумал все заново и решил, что из-заэтого не надо переживать. Какая разница? Самое страшное, что я остался один,один в целом свете. И Клодия никогда не вернется ко мне. Без нее моя жизньбессмысленна. Я не хотел жить. Хотел умереть, сильнее, чем когда бы то ни было.

Но это отчаяние не сломило меня, не овладело моей душой, и яне сдался, не превратился в жалкое, ничтожное создание. Наверное, страдания,пережитые мною над прахом Клодии, оказались слишком мучительными, чтобы длитьсядолго. Потому что иначе я не смог бы прожить ни минуты. Время шло, а я всесидел в табачном дыму и смотрел на эстраду. Занавес поднимался и опускался, насцене появлялись женщины, они пели звучными, мягкими голосами, нежно и грустно,их поддельные драгоценности волшебно сверкали в огнях. Я думал, что с людьмитоже так бывает, они тоже теряют близких и тогда ищут сочувствия, утешения,делят горе с другими. Как это возможно? Я никому сейчас не стал бы доверятьсвою боль. Мои слезы ничего не значили для меня.

А если не умереть, то куда же мне идти? Но скоро я получилответ. Я вышел из кафе, покружил вокруг пепелища, свернул на широкуюНаполеон-авеню и пошел к Лувру.

Странно, мне казалось, будто это место зовет меня, хотяпрежде я никогда там не был. Тысячи раз я проходил мимо длинного фасада ижалел, что не могу стать человеком всего на один день, чтобы пройтись повеликолепным залам и увидеть прекрасные полотна. Но теперь я твердо решилсяосуществить давнюю мечту. Подумал, что искусство подарит мне утешение и не надобудет убивать. Я не мог принести смерть неживым, но все же одушевленнымкартинам.

Вдруг я услышал за спиной знакомые шаги: Арман давал мнезнать, что он рядом. Я замедлил шаг, позволил ему догнать меня. Мы долго шлимолча. Я не смел взглянуть на него. Конечно, я никогда не переставал думать онем. Будь мы людьми, а Клодия – моей невестой, сейчас я беспомощно упал бы вего объятия, чтобы поделиться с кем-то своим горем. Это желание было таксильно, что я еле сдерживал себя. Но ничего не случилось. Мы просто шли рядом имолчали.

«Ты знаешь, что я сделал, – сказал я наконец. Мысвернули с Наполеон-авеню, и впереди показался длинный ряд двойных колоннЛувра. – Ты вовремя забрал свой гроб…»

«Да», – ответил он коротко. Спокойное, глубокоепонимание слышалось в его голосе. Я почувствовал, что слабею. Устал от этойболи.

«И все же ты здесь, со мной. Ты хочешь отомстить мне?»

«Нет», – так же коротко ответил он.

«Но они же твои товарищи, ты был у них главный, – удивленносказал я. – И ты не предупредил их?»

«Нет», – повторил он.

«Но ты теперь наверняка презираешь меня. Ведь ты чтишьзаконы собратьев».

«Нет», – ответил он.

Неумолимая логика заключалась в его ответах, но я не мог нипонять, ни объяснить ее. Вдруг из глубин моего сознания всплыл другой вопрос:

«Охрана, куда она делась? Почему они не защищали вампиров?»

«Потому что это я нанимал их, и я же уволил их наканунепожара», – ответил Арман.

Я остановился. Он уже не прятал глаза, как в прошлый раз,наши взгляды встретились, и мне вдруг захотелось, чтобы мир восстал из руин,засыпанных черным пеплом, чтобы он был светел и прекрасен и мы были бы живы илюбили друг друга.

«Ты знал, что я замышляю, и отпустил охрану?» – спросил я.

«Да», – кивнул Арман.

«Но ты же был их вождем! Они доверяли тебе. Они верили втебя. В конце концов, они жили с тобой под одной крышей! Я не понимаюпочему?..»

«Выбери себе любой ответ, – сказал он спокойно и мягко,без грубости или высокомерия, просто желая, чтобы я понял его. – Можно найтимного ответов. Возьми любой и поверь в него. Я могу дать тебе подходящееобъяснение, только далекое от истины: я собирался уехать из Парижа. Театр, какизвестно, принадлежит мне, вот я их и уволил».

«Но, зная то, что ты знал…»

«Говорю тебе, это подходящая, но далекая от истиннойпричина», – терпеливо объяснил он.

«Ты и меня убьешь с той же легкостью, с какой оставил ихпогибать?»

«Зачем?» – спросил он.

«Боже…» – прошептал я.

«Да, ты сильно изменился, – сказал он. – Но все жеты остался прежним».

Я отвернулся и молча пошел дальше. Мы остановились у входа вЛувр. Сперва мне показалось, что окна дворца темны, и только лунный светотражается в них мягким, таинственным серебром. Но я пригляделся и заметил, чтослабый огонек медленно движется внутри. Наверное, это сторож проверял залы. Какя завидовал ему! Я стал думать о стороже, прикидывать, как можно забратьсявнутрь и отобрать у него фонарь и ключи вместе с жизнью. Какая глупость! Я неспособен придумывать планы. За всю жизнь только один удался мне.

И я сдался. Повернулся лицом к Арману, мой взгляд проник вглубину его волшебных глаз, и я стоял завороженный, он приблизился ко мне,медленно, как к жертве. Я опустил голову, он обнял меня за плечи, и вдруг явспомнил едва ли не последние слова, сказанные мне Клодией: я способен любитьАрмана уже потому, что мог любить даже ее. И понял, что в их насмешливой ирониискрывался смысл куда более глубокий, чем она сама могла предположить.

«Да, – тихо сказал я Арману. – Это и есть венецзла. Мы способны зайти так далеко, что можем даже любить друг друга. Ты и я.Кто же еще подарит нам хоть крупицу любви, сострадания и милосердия? Кто еще,зная нас так, как знаем себя мы, сделает хоть что-нибудь ради нас? Нет, толькомы и способны любить друг друга».