Наваждение Люмаса - Скарлетт Томас

К четырем часам я уже стояла у дверей дома из воспоминаний Берлема — того дома, в котором он живет вместе с Лурой (или, по крайней мере, жил в декабре): чтобы сюда попасть, нужно пройти мимо сырного магазина, а дальше — направо и вперед по узкой мощеной улице. Это высокий и узкий дом из серого камня с зелеными деревянными ставнями. Выглядел он уютно, но в то же время производил впечатление крепости. То ли дело в закрытых ставнях, то ли просто в моей паранойе. Возможно, напрасно я сюда приехала, но, с другой стороны, за мной совершенно точно не увязалось никакого хвоста. Ну, по крайней мере, в физическом мире. Мне только сейчас пришло в голову, что, пожалуй, следовало зайти в церковь, на случай, если один из преследователей из «Звездного света» (или мертвых ДИТЯ) забрался ко мне в голову. Впрочем, теперь уже поздно. Наверное, сегодня утром, когда я только сюда направилась, уже было поздно. Если они настигли меня в какой-то момент сегодняшнего дня, они уже знают, куда я еду. Но с другой стороны, если они меня настигли, то им уже не должно быть дела до того, куда я еду — рецепт у них уже есть.

Но нет, не думаю, что они здесь. Думаю, я одна.

Точнее, я ни капли не сомневалась в том, что я одна. Я, кажется, еще никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой. Я не сразу решилась поднять тяжелый медный молоток на двери. Я чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а мне совсем не хотелось выглядеть расклеенной, когда мне откроют дверь (если, конечно, вообще откроют). Когда я в последний раз плакала? Я не плакала, когда Патрик трахал меня в университете и в туалете грязной забегаловки, не плакала, когда родители окончательно отказались иметь со мной дело, не плакала, даже когда уходила из монастыря, от Адама — зная, что он теперь, наверное, меня ненавидит и что мы вряд ли еще когда-нибудь встретимся. Но теперь, стоя здесь в ранних сумерках, ежась от холода, слушая крики чаек и глядя на звезды, которые только-только начинали пронзать небосвод, мне хотелось плакать, как никогда раньше. Я сглотнула слезы. Если мне сейчас не откроют, я в полном дерьме. Ни дома. Ни денег. Ни семьи.

Я подняла молоток и дважды стукнула им в дверь.

Пожалуйста, откройте. Пожалуйста, откройте. Пожалуйста, откройте.

Из трубы шел дым — значит, кто-то там был.

Приблизительно через две минуты я собиралась уже постучать еще раз, но в этот момент дверь открыла женщина. Лура. Я все в ней узнала — и одежду воздушного покроя, и седые волосы до плеч с розовыми прядями. Только сейчас мне стало понятно, что я не продумала хорошенько, как мне себя вести. Я знала, каково заниматься любовью с этой женщиной, каково ей лгать и жить с ней. Но ведь сейчас мне, пожалуй, лучше сделать вид, будто я вижу ее впервые. И если я буду помнить о том, что я — это я, то это даже не будет ложью.

Она смотрела на меня молча.

— Здравствуйте, — сказала я. — Я бы хотела…

— Простите? — перебила меня Лура. — Кто вы такая?

Я все равно не смогла бы не узнать этот голос: низкий, интеллигентный и лишь с небольшим намеком на немецкий акцент.

— Извините меня, пожалуйста, за вторжение, но…

— Да? — Она торопила меня. Может быть, она вообще не любит, когда люди вот так сваливаются ей на голову и заставляют ее тратить время. Да и то, что я собираюсь ей сказать, тоже вряд ли ей понравится. Ничего не поделаешь, ей все-таки придется это услышать. Придется, потому что мне больше некуда идти.

— Я ищу Сола Берлема, — сказала я.

Лицо Луры стало как в кадре фильма, снятом с таким спецэффектом, когда предмет замирает, а весь остальной мир продолжает двигаться вокруг него как ни в чем не бывало. Потом она пришла в себя — только в глазах ее теперь появился страх, похожий на начало бури.

— Кого вы ищете? — переспросила она.

— Сола Берлема, — ответила я. — Мне необходимо его увидеть. Прошу вас, передайте ему, что пришла Эриел Манто. Скажите, что я нашла страницу и мне нужно с ним поговорить.

Пока я говорила это, страх в глазах Луры вырвался наружу, и теперь она поднесла к лицу руку, словно желая удержать его на месте — и прекратить все это, убедиться, например, в том, что ей все это только кажется. Наверное, визит вроде моего — последнее, чего можно пожелать, когда находишься в бегах. Наверное, когда ты в бегах, это — твой самый главный кошмар.

— Кто вы такая? — снова спросила она.

— Я аспирантка Сола.

— Вы… Нет. Я знаю, откуда вы.

— Я не с ними. Я не из «Звездного света».

— Тогда откуда вы про него знаете? Если вы не с ними, какого черта вы здесь делаете? — Она глубоко вздохнула и прикоснулась рукой к волосам. — Сола все равно здесь нет. Он уехал отсюда, около двух месяцев назад. Он поехал…

— Эриел?

Это был Берлем. Он стоял за спиной у Луры.

— Сол, — сказала я. — Можно мне…

— Впусти ее, Лура, — сказал он своим хрипловатым голосом. А потом прислонился к стене в коридоре и, пока я входила внутрь, произнес: «Черт».

Первый этаж в их доме представлял собой открытое пространство с деревянным полом и дубовыми балками, в которое вы попадали, пройдя через широкую прихожую и арку. В дальнем углу большой комнаты горел огонь, и повсюду лежали коврики — красные, коричневые и темно-желтые. В левой части комнаты стоял большой обеденный стол. На нем лежала раскрытая газета и стоял на соломенной подстилке недопитый кофе. Позади стола в плетеной корзине спала черно-белая собака, а в конце комнаты за тяжелыми портьерами располагались, вероятно, двери в зимний сад. Собака, почувствовав, что я на нее смотрю, тоже взглянула на меня и немедленно снова уснула. Каминная полка была уставлена самыми разными предметами: пара наград с каких-то конкурсов, черно-белая фотография мужчины и женщины в рамке, щетка для волос, набор вязальных спиц и ваза с голубыми цветами. Ближе всего к огню стояло кресло с вязаньем, оставленным на подлокотнике. Еще в комнате имелось два дивана — больших, широких и желтых, они стояли по обе стороны от камина лицом друг к другу, немного дальше от огня, чем кресло. Одним из них, похоже, пользовались чаще, чем другим, и он был весь завален книгами и листами бумаги. Между диванами стоял журнальный столик — пенек с отполированной поверхностью, и на нем тоже лежали книги, старые кроссворды и шариковые ручки. Книги громоздились высокими стопками на всех доступных поверхностях, и всю правую стену покрывали добротные сосновые полки, немного похожие на те, что я видела в квартире у Аполлона Сминфея, но заставленные сотнями и сотнями книг. Телевизора в комнате не было.

Я не знала, как себя чувствовать. Я ожидала испытать облегчение, что-то, равное по эмоциям возвращению домой после долгого утомительного путешествия или глотку воды в момент невыносимой жажды. Но сейчас я чувствовала себя так, будто заявилась домой к одному из своих университетских преподавателей, в выходной день, когда его жена дома. И что еще хуже, я знала, и Берлем наверняка догадывался, что, чтобы попасть сюда, я прочитала его мысли. То, что раньше казалось мне необходимостью, теперь выглядело недопустимым бесстыдством. Я пришла сюда не ради него, а ради себя. Но ведь он должен понимать, что у меня нет выбора. Вот только — да, теперь я знаю о нем слишком многое, и мы оба об этом знаем.