Путешествие на Запад. Том 4 - У. Чэнъэнь

вы, читатель, какой это был пир!

Чуть колышутся флаги и ленты кругом,

     И дымки ароматные тают,

С изукрашенных золотом хрупких столов

     Дорогие шелка ниспадают.

А сидения лаком покрыты цветным

     И парчою в узорах богатых,

Все, как радуга, здесь ослепляет глаза,

     Все сверкает в роскошных палатах.

С веток только что сладкие сняты плоды

     И лежат, аромат источая,

И тончайшие запахи реют вокруг

     Золотого, горячего чая.

Вот пампушки лежат, весом каждая в лян,

     Возвышаясь горою над блюдом.

Сколько подано яств – до пятнадцати смен,

     А любое покажется чудом!

А молочные кушанья! Что их вкусней?

     Их готовили с медом топленым.

Но не хуже и жареные потроха,

     Что приправлены сахаром жженым.

И бутыли отборнейших рисовых вин

     Взор гостей привлекают недаром:

Если в чашу нальешь да глоток отхлебнешь —

     Не сравнишь и с небесным нектаром!

Вот и чай подают. Сколько разных сортов!

     О божественный чай из Янсяня!89

Лучше всякой корицы его аромат,

     Нет прекраснее благоуханья!

Приготовлено все, чтобы гости могли

     Пировать беззаботно и праздно,

И куда ни взгляни – все на этих столах

     Так чудесно и разнообразно!

Затем позвали шутов. Они пели, плясали, играли на дудках и бренчали на струнах, даже разыграли целое представление.

Наставник со своими учениками весело провели целый день в обществе князя и его сыновей. Незаметно наступил вечер, и пирующие стали расходиться. Князь приказал быстро постелить постели и натянуть пологи в беседке, после чего предложил Танскому монаху и его спутникам расположиться на ночлег, с тем, чтобы на следующий день с самого утра возжечь фимиам, помолиться и начать обучение его сыновей боевому искусству. Монахам подали тазы с теплой ароматной водой для омовения, после чего они отправились спать. Уже наступила пора, когда

Птицы в гнезда уселись,

     Покой воцарился глубокий.

Лег поэт на тахту,

     Перестал подбирать свои строки.

А Река серебристая90,

     Волны свои разливая,

Озаряет сиянием

     Небо от края до края.

Опустели тропинки

     В полях у последней заставы,

И в ночной полутьме

     Словно гуще становятся травы.

Все затихло вокруг,

     Речь людская уже не слышна мне,

Только где-то вальки

     Ударяют о гладкие камни.

За извивами рек,

     За твердыней хребта векового

Мне о крае родном

     Эти звуки напомнили снова.

А над ложем моим,

     Разгадав мое горькое бденье,

Все стрекочет сверчок,

     Отгоняя во тьму сновиденья.

Ночь прошла. Рано утром старый князь со своими сыновьями снова явился к нашим путникам. При вчерашней встрече Танский монах оказывал князю почести, подобающие его званию, а нынче он уже приветствовал его как равного. Трое княжичей встали на колени перед Сунь У-куном,Чжу Ба-цзе и Ша-сэном и земно поклонились им.

– Досточтимые наставники! Покажите нам еще раз ваше волшебное оружие! – взмолились они.

Чжу Ба-цзе, обрадованный таким обращением, достал грабли и бросил их на пол. Ша-сэн вытащил свой волшебный посох и прислонил его к стене. Княжичи, второй и третий по старшинству лет, бросились к оружию, пытаясь поднять его, но все их усилия были столь же тщетны, сколь оказались бы напрасными потуги стрекозы, пожелавшей сдвинуть с места каменный столб. От напряжения их лица раскраснелись, но они так и не смогли приподнять оружие даже на волосок. Старший брат заметил их смущение и крикнул им:

– Братья! Не тратьте зря свои силы. Ведь у наших наставников оружие священное: вес его несоизмерим с нашими силами!

Чжу Ба-цзе задорно рассмеялся.

– Мои грабли вовсе не такие тяжелые, – сказал он, – они соответствуют числу одной только трети священных книг, и вместе с рукоятью весят пять тысяч сорок восемь цзиней!

Второй княжич робко спросил Ша-сэна:

– Почтенный наставник! Сколько же весит твой волшебный посох?

– Тоже пять тысяч сорок восемь цзиней, – смеясь ответил Ша-сэн.

Старший княжич попросил Сунь У-куна показать посох с золотыми обручами. Сунь У-кун достал из уха иглу, помахал ею навстречу ветру, и она сразу превратилась в посох толщиной с плошку, который он воткнул в землю перед собой. Старый князь и его сыновья застыли от страха, чины и слуги пришли в ужас. Княжичи совершили вежливый поклон, и один из них спросил:

– Почему у наставников Чжу и Ша оружие находится при себе, под одеждами, и они сразу достают его, а у наставника Суня оно спрятано за ухом? Почему от ветра его оружие увеличивается?

– Где вам знать, что мой посох не простой, – смеясь ответил Сунь У-кун, – да и не всякий сможет пользоваться им. Вот послушайте, что я вам расскажу:

Когда над хаосом извечным

     Мир поднялся и заблистал,

Из горных руд железо плавить

     Великий Юй впервые стал.

О всех потоках и озерах

     И о глубинах всех морей

Издревле посоху известно, —

Когда пробиты были горы

     И злоба вод усмирена,

Впервые в мире наступили

     Безоблачные времена,

И в те года в Восточном море,

     Всегда готовый в смертный бой,

Глубоко во Дворце подводном

     Хранился верный посох мой.

Прошли бесчисленные годы,

     Века прошли, – и вот, смотри:

С годами снова засиял он

     Лучами утренней зари.

Искусством дивным овладел он:

     То сокращаться, то расти,

То озарять сияньем дивным

     Непроходимые пути.

Добыть его со дна морского

     Мне выпала однажды честь.

Он был послушен заклинаньям,

     А обликов его не счесть!

Захочешь – вырастет огромным,

     Все мирозданье заслонит,

Захочешь – станет, как иголка,

     Совсем невзрачная на вид.

Единственным, неповторимым

     Считает посох мой народ.

И даже в небе, средь бессмертных,

     Он чудодейственным слывает,

Его «Послушным» называют,

     Хотя не всем он и с руки,

Его узнаешь, если глянешь

     На золотые ободки.

Тринадцать тысяч цзиней весом,

     А может даже тяжелей,

Ему прикажешь – он сумеет

     Стать то короче, то длинней;

Ему прикажешь – он сумеет

     И толще стать