Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы - Юрий Зобнин

Стихотворение 1913 года посвящено Валерии Тюльпановой-Срезневской, единственному, по-видимому, человеку, сохранившем в 1905 году для неё связь с прежним, детским и юношеским миром. Прочие отвернулись все. Вероятно, первые дни, пережидая начальную горячность огласки, она вообще оказалась запертой в «барской квартире» в доме Соколовского, точно как троянская Кассандра – по воле разгневанного отца. Это было самым горьким потрясением в произошедшем несчастье. Андрей Антонович не явил никакого христианского великодушия, и постоянно, являясь на Бульварную, побивал грешницу какими только есть словесными каменьями. Неистребимо привязанная к отцу, верная ему до его кончины и принявшая его последний вздох, Ахматова за десятилетия не могла ни позабыть, ни простить Андрею Антоновичу этой обиды. «– Вас любил отец?» – спрашивал её Павел Лукницкий в 1925 году. После долгой паузы ответила: «Думаю, что любил всё-таки…»[260]

День за днём она выслушивала самые ужасные, непредставимые в родительских устах обвинения, – и вдруг стала отвечать, да так, что потом пришлось долго специально мириться (в ноябре 1906-го (!) она вышлет фотокарточку с робкой надписью: «Дорогому папе от его строптивой Ани» (!!), но окончательное примирение произошло лишь в августе 1908 года (!!!)). Словно обезумев, с искажённым лицом, она кликушески вопила, что всё погибнет, и рухнет, и провалится в тартарары, что сроки все вышли, что ничего уже не осталось не только у неё, но и у самого Андрея Антоновича, у его семьи и дома, у проклятого Царского Села и у всей страны – всё рухнет, сгорит, пропадёт, уйдёт под воду, расточиться, сгинет…

– Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг!..[261]

Так и пошло дальше. Натыкаясь на улице или в гимназии на очередную ухмылку, смешок или повёрнутую спину, она принималась вдруг шептать или визжать: «Сгинешь! Сгинешь! Сгинешь!..» – как будто на неё постоянно обрушивалось какое-то невероятное прозрение, точное знание того, что её собственная крохотная и смешная для всех любовная «катастрофка» («…до величия мне далеко») как-то связана со стоящей при дверях великой всеобщей катастрофой, в которую входит вся страна.

Можно, конечно, сказать, что любому, окажись он на месте Ахматовой, померещилось бы, что мир рушится вместе с ним, однако в случае с Ахматовой он действительно рухнул. И по всей вероятности – прямо посреди очередной перепалки с отцом в роскошных апартаментах дома Соколовского, утопающего в белом буйстве майской благоухающей черёмухи:

14 (27) мая 1905 года в Цусимском проливе 2-я Тихоокеанская эскадра адмирала Рожественского после восьмимесячного (!) похода по трём океанам встретилась, наконец, с Императорским флотом Японии, которым командовал адмирал Хэйхатиро Того. Перед сражением Рожественский, как некогда легендарный флотоводец Фёдор Ушаков, разделил эскадру опережающим «уступом» на две параллельные колонны, намереваясь в самом начале боя уничтожить одновременным огнём всех своих главных калибров либо авангард, либо арьергард маневрирующего корабельного строя японцев. Это удалось, и первые 10–15 минут флагманы Того оказались сплошь накрыты русскими залпами[263]. Однако – главная загадка Цусимской битвы! – большинство снарядов не взрывались, а… пробивали мёртвым грузом японские корабли (или пронзали их навылет, падая в море). Японцам удалось завершить маневр, построив новую линию наперерез кильватерной колонне противника[264]. Теперь уже русские флагманы оказались накрыты согласным огнём главных орудий японского флота, фугасные заряды которого (знаменитая «шимоза») сработали безупречно. Уже на 43-й минуте боя два броненосца («Князь Суворов» и «Бородино») были подожжены и частично разрушены, а третий («Ослябя») под градом прямых попаданий перевернулся и затонул. Рожественский получил два ранения и оказался, по официальной формулировке, «неспособен осознавать происходящее». Но даже если бы сознание в адмирале и сохранилось, руководить боем всё равно было нельзя. На «Суворове» оказались перебиты и сожжены все фалы, так что передавать команды не представлялось возможным. А сам головной корабль, охваченный пламенем, без одной трубы, начал судорожно циркулировать вправо, явно потеряв управление. Эскадру возглавил следующий за «Суворовым» броненосец «Император Александр III» капитана 1-го ранга Николая Бухвостова («За одно я ручаюсь: мы все умрём, но не сдадимся!»). Тут следует передать слово участнику и летописцу Цусимской битвы: