Марко Поло. От Венеции до Ксанаду - Лоуренс Бергрин

Такой опытный романист, каким был Рустичелло, не удержался от включения в свой труд колоритной, захватывающей батальной сцены, почти слово в слово заимствованной из его предыдущей работы. Он заимствовал и пролог к своему прежнему успешному роману, «Meliadus» (Мелиадус), компиляции традиционных романов о короле Артуре, и почти теми же словами открыл повесть Марко Поло.

«Государи, императоры, короли, герцоги и маркизы, графы, рыцари и граждане и все, кому желательно узнать о различных народах и о разнообразии областей и стран света, — начинает Рустичелло, — возьмите же эту книгу и прочтите ее, и здесь вы найдете величайшие чудеса и величайшее разнообразие Великой и Малой Армении, и Персии, Мидии, Турции, и татар и Индии, и многих других провинций Средней Азии и части Европы, от Греции к Леванту и Трамонтану, как наша книга изложит вам ясно и по порядку, как мастер Марко Поло, мудрый и благородный гражданин Венеции, повествует о том, что видел своими глазами».

С этого места и далее повествование Марко далеко уходит от традиционных романов, и он выступает как хитроумный и хвастливый путешественник, человек, ставший приближенным Хубилай-хана и даже отчасти монголом. Заражая друг друга восторгом, соавторы хвалятся, что никто, «ни христианин или сарацин, ни язычник, ни татарин, ни индиец, никто из людей… не видел, не познал и не изведал такого множества различных частей света и столь великих чудес, какие отыскал и узнал этот мастер Марко Поло». И история обретает собственную жизнь, становясь непредсказуемой.

Голос Марко, даже сглаженный штампами Рустичелло, узнается сразу. Временами он сух и точен, как сборщик налогов и купец, временами красноречив, как сказочник. Его убежденность смягчается заговорщицким подмигиванием. Если этот голос повествователя, переданный Рустичелло, с той же энергией и проникновенностью звучал перед генуэзцами, нетрудно поверить, что он заворожил своих тюремщиков.

Никому, кроме Марко, не выпало счастья или несчастья на десятки лет стать пленником в пределах монгольской империи, никто, кроме Марко, не обладал восприимчивым воображением, позволившим стать в ней своим и изобразить ее страстно и убедительно.

Оригинальной рукописи, составленной за месяцы совместного пребывания Марко и Рустичелло в тюрьме, не сохранилось. Повесть, созданная до изобретения на Западе наборной печати, ходила по всей Европе в рукописных списках на разных языках, переписывалась монахами и покупалась дворянами для личных библиотек. В процессе она часто изменялась — порой намеренно, иногда по ошибке или случайно. В результате порядок изложения явно нарушен: часто главы, параграфы и даже предложения стоят не в том порядке, нарушая течение повествования.

На основании внутренних свидетельств — эпизодов, которые Марко обещал описать, но не затронул в повествовании — ясно, что рукопись неполна, особенно последние ее главы. Не то чтобы у Марко кончились силы; кажется, пропущены или сокращены целые разделы. За отсутствием полной рукописи ученые и переводчики основывались на неполных версиях, которые обнаруживались в библиотеках и архивах, церковных и светских, на протяжении веков, хотя эти версии сильно расходятся, и в некоторых намного больше глав, чем в других. Ни одна не производит впечатления полной во всех отношениях. Они напоминают сценарий без ремарок; аудитория вынуждена пополнять ее догадками: где мог находиться Марко, описывая такую-то встречу. В иных эпизодах не ясна даже его точка зрения, авторская позиция, и читатель гадает, какими оттенками пронизано повествование: благочестием или иронией, шуткой или гневом? Он вполне способен был выразить любую из этих эмоций, но примитивный французский язык Рустичелло неизбежно стирал их. И все-таки Рустичелло сумел передать голос рассказчика, сменяя театральность на шутовство или бахвальство, постоянно варьируя темп и интонацию. Марко переполняют истории о путешествиях через Азию, он приукрашивает выдумкой рассказ о годах, проведенных при Хубилай-хане, разбавляет грубыми шутками, двусмысленностями и интерлюдиями. В результате его личный опыт как бы накладывается на беспристрастный ход истории, подобно надписи, сделанной рукой человека на гранитной плите.

В повествовании Рустичелло Марко предстает человеком многоликим, впечатлительным и склонным к драматизации, подверженным бесконечным переменам настроения. Секретарь передает непрерывный поток воспоминаний и речи, которые в сочетании со склонностью к преувеличениям наверняка завораживали слушателей. В полной мере проявляется наивность Марко — особенно в том, что каждым правителем, с каким ему случалось сталкиваться, он восхищается от всего сердца. Марко говорит слишком быстро и громко: он любит играть голосом и дополняет его мимикой. В отличие от многих заядлых говорунов, он редко повторяется и в полной мере сознает, что излагает одну из величайших историй на свете. Под подвижной тканью повествования просвечивает иной Марко: человек светлого ума, исключительной памяти и, если он, как утверждает, основывался на китайских хрониках, удивительно внимательный к подробностям. Хотя он поддается искушениям: преклоняется перед Хубилай-ханом, увлекается бесчисленными женщинами, встречавшимися ему в пути, — но редко бывает одурачен и сохраняет скептическое отношение к действительности. Из импульсивного гедониста вырос искатель истины и духовной полноты. Эти цели оказались куда более труднодостижимыми, чем успех в торговле, которой он зарабатывал на жизнь. Подвижный как ртуть ум Марко Поло непрестанно оценивает места и людей, с которыми ему приходилось встречаться, и пытается донести свое миропонимание до читателя. Как положено прилежному репортеру, он тщательно отмечает, с кем, что и когда происходит, но оказывается много слабее в вопросе «когда». Он не приводит настоящей хронологии своего пребывания в Китае, за исключением путешествия в Азию и обратно. Вместо этого он собирает тематические описания мест, где побывал и о которых слышал, разбавляя их анекдотами и обрывками истории, подобранными в пути.

Этот пылкий рассказчик всегда многословен и часто поднимается до высот красноречия. Если Рустичелло удалось хотя бы отчасти передать прелесть рассказов, которыми заслушивались генуэзцы, нетрудно понять их восторги. Сочетание в личности Марко черт венецианца и монгола несомненно добавляло остроты его рассказам: отчетам других странников, побывавших в Китае, недоставало его жестикуляции, его ненасытного любопытства, изобилия фактов и широты фантазии.

Не было еще такого рассказчика, который с уверенностью предвидел, что публика будет ловить каждое его слово. А вот Марко не сомневается, что пишет и для настоящего, и для истории: его хроника, помимо всего прочего, — воплощение честолюбивых стремлений, способ увековечить свое имя. Если и в самом деле такова была его цель, он достиг ее, может быть, в большей мере, чем ему желалось, ведь имя «Марко Поло» стало синонимом реальных и метафорических странствий, исследования неведомых пределов в мирных целях.

В каждой короткой главе своего повествования Марко проявляет преувеличенное ощущение собственной личности. Он помещает себя в центр величайших событий своего времени — сражений, дворцовых интриг, скандалов — при том, что, судя по историческим хроникам, его участие в них было минимальным или вообще отсутствовало, то есть он был скорее зрителем, чем актером. Тем не менее его упрямое возвеличивание своей роли, контрастирующее с самоуничижительным тоном других путешественников и пилигримов той эпохи, сообщает его хронике живость, смысл и чувство. Все, с чем сталкивался или о чем слышал Марко, оказывается для него важным, и он передает это ощущение своей аудитории. Он ревниво отстаивает свое место на страницах истории, он сам назначает себя летописцем и Востока, и Запада.