Азъ есмь Софья. Сестра - Галина Гончарова

Она бы не возражала попробовать самостоятельно, ей и финансирование не помешает, но допустит ли это отец? Вот где вопрос…

Вообще, Строгановым разрешалось добывать руды, торговать ими, но они в основном специализировались по галиту. А золото – все ж не соль…

А еще, если они сами попробуют его разрабатывать… простите – это не передвижения по стране. Это серьезное самовольство.

Софья плюнула и решила, что надо падать царю в ноги. Просить разрешения и соизволения, ну а там, как получится. С тем и прибыли в Кремль.

В этот раз – только Алексей и Софья. Татьяна осталась на хозяйстве, Анна решила приглядывать за сестрой, очень уж ей симптомы были знакомы.

Медведев… медведь его покусай! Пришлось спешно отправлять мужчину обратно в Кремль – от греха. Женская зависть штука страшная, захочет Татьяна себе сестринского счастья, поведется на речи сладкие и глаза темные, а кому потом расхлебывать? Не доверяла Софья попам. Вот просто не доверяла. Даже Аввакуму и тому не могла открыться до конца.

Алексей Михайлович детям был рад. Принял их радушно, обнял, даже Софью расцеловал. Возможно, потому что редко видел. Девочка иллюзий насчет отца не питала. Может, ее и любят, но Алексея всяко любят больше. А она – просто приложение к брату.

Она не обижается.

В конце концов, этот человек ей отец чисто биологически, а родительской любовью она и в двадцать первом веке сильно отягощена не была.

Сначала, как водится, выпили сбитня, закусили сладостями, поболтали о разном. Царь порадовался, какой у него наследник растет, царевич отцом восхитился, пожелал ему удачи с Собором, поблагодарил за все сделанное. И только потом перешли к делам.

– Тятенька, на земле нашей золото есть.

Вот тут Алексей Михайлович ушки торчком поставил.

– Золото?

– Да, тятенька. На Урале его нашли, да пока только нам то и ведомо. А вот что дальше с тем знанием делать – тебе решать.

Алексей Михайлович прищурился на нарочито покорного сына.

– А ты что сделал бы, Алешенька?

Это Алексей уже во всех подробностях с сестрой обговорил.

– Я бы, тятенька, добывать его начал. Огородил бы место, деревеньку построил да рабочим платил исправно. Опять же, деревеньки там поставил, а чтоб никто их жителей не обижал, охрану бы завел посерьезнее. Добывал бы золото, да на монетный двор его свозил, дабы монету свою чеканить.

– А охранять как?

– А казаки на что? Полк в такую глушь не пошлешь, да и не с кем там воевать, а разную нечисть гонять казаки как раз подошли бы. И голодными они на Урале не останутся. Сейчас на Дон много народу бежит, а прокормить сами себя не могут… Вот ежели им посулить, что землицу дадут, да пшеницу сеять разрешат, да на обзаведение малую толику выделят…

– Нет в казне денег, сынок.

– Чтобы золото добывать – и денег нет?

Алексей возмутился бы, но вовремя заметил хитрые искорки в синих отцовских глазах. И тоже с улыбкой предложил:

– Тятенька, так, может, я малую денежку найду? Только я и людям тогда пообещать должен буду многое. Ведь рудник еще построить надо, деревеньку поставить, это не одного дня дело…

– А золото то не на строгановской земле?

Алексей замотал головой.

– Нет, тятенька. Они о том даже и не знают.

– И как потаить удалось?

– Случайно получилось. Мальчишки нашли, а охотник, что с ними был, молчать им приказал, потому как за такие открытия кровью платят.

– Умный человек…

– А потому, тятенька, покамест только мы об этом знаем. А что далее – тебе решать.

– Подумать надо, сынок.

Алексей не возражал. Пусть отец думает, только…

– Тятенька, просьба у меня. Покамест где рудник находится, только я знаю. Пусть так и останется.

– А дети, что нашли его?

– Не было там детей, тятенька. Охотник нашел, да мне и принес. Помер он намедни, как есть – помер.

Алексей Михайлович кивнул.

– Своих защитить хочешь?

– Да, тятенька. Ведь ежели Строгановы узнают…

– Такой куш мимо них…

– Закон там размытый, тятенька. А медведи и вовсе законов не знают… неграмотные они.

– Ох, сынок…

Тишайший от души рассмеялся, представив себе неграмотного медведя.

– А ты, Сонюшка, что скажешь?

– Как ты, тятенька решишь, так и ладно будет. Недаром же ты государь всей земли православной…

Ответ явно понравился.

– Сонюшка, а ты ведь красавицей у меня растешь…

Софья пожала плечами. О красоте, с ее точки зрения, говорить было рано. Да и не было у нее ничего такого, что здесь красотой считалось. Ни стати, ни косы золотой, ни кожи белой…

Смугловатая, с родинками, волос темный, мягкий, глаза тоже темные, большие. Худая как щепка и подвижная как ртуть. Нет, тут просто отец хочет ей что-то ласковое сказать, а как это сделать, и не знает.

Вот с обещанием царя подумать дети и отбыли.

А думать Алексею Михайловичу было некогда.

Второго ноября приехали Антиохийский и Александрийский патриархи. Седьмого же Алексей Михайлович обратился к ним с речью и передал подготовленные к Собору документы. Тоже время и силы…[27]

Не говоря уж о том, что ожидали Никона, а уж сколько он нервов у царя истреплет… Приятно ли это – видеть, как бывший друг ради выгоды своей тебя топит и грязью поливает?

В конце ноября Никон явился на Собор. Там его принялись обвинять в клевете на царя – а нечего благодетеля грязью поливать, да и вообще нечего на людей клеветать.

Обвиняли его и в том, что он незаконно изверг из сана Коломенского епископа Павла, что лез он на земли других областей, устраивая там монастыри, что оставил он своевольно патриарший престол и паству – и, что больше всего порадовало Софью с Аввакумом, – в следовании католическим обычаям!! А нечего перед собой крест носить!

Никон как мог отбрехивался, заявляя, что этим судьям вообще судить его невместно. Они-де сами в своих городах не живут. И вообще, пусть его Константинопольский патриарх судит. Но Собор все равно поставил на своем. Никон был лишен сана и сослан в Ферапонтов монастырь. А все монастыри, которые он незаконно подгреб, вернулись законным архиереям. Одобрили почти единогласно. Двое попов оказались против – один митрополит и один архиепископ. Но их просто придавили массой, до кучи наложили на них епитимью и дополнили законом. Вот если четыре патриарха решение принимают – пересмотру оно не подлежит. Нечего!