Ветвящееся время: История, которой не было - Владимир Лещенко

Уныние и безнадежность распространились в прежде надменной Британии после известия о подписании мира и окончательном переходе России на сторону Франции.

Лондонская биржа отвечает на известия из России тотальным падением курса ценных бумаг. По Англии, и без того жестоко страдавшей от континентальной блокады, прокатывается нарастающая волна банкротств. Десятки тысяч рабочих выброшены на улицу, что усугубляет становящуюся все более взрывоопасной ситуацию в низах общества.

А надо сказать, социальная обстановка в Британии начала XIX века вовсе не была такой безоблачной, какой она рисуется читателям сентиментальных романов.

Продолжался процесс обезземеливания свободного крестьянства – только с 1770 по 1810 год земледельческие общины Англии были лишены примерно четырех – пяти миллионов гектаров лучших угодий.

Условия жизни простых англичан – батраков, рабочих, матросов,

подданных самой развитой страны мира, были много тяжелее, чем их собратьев в континентальной Европе. Вот свидетельство очевидца (одно из многих) наблюдавшего быт английской деревни «Их жилища, мало чем отличались от свинарников, и питаются они… не намного лучше, чем свиньи…За всю свою жизнь я нигде и никогда не видел столь тягостного человеческого существования…даже среди свободных негров в Америке».(12,220)

Видные американские историки Чарльз и Мери Берд, дают хорошую характеристику Британии эпохи XVIII – начала ХIХ веков.

Страны «с варварским уголовным кодексом, ограниченной и нетерпимой университетской системой, государственной системой в виде пирамиды постов и привилегий, с презрением к мужчинам и женщинам трудящимся на полях и в мастерских, с отказом массам в образовании, навязыванием государственной религии как диссидентам, так и католикам, с господством сквайров и священников в графствах, системой наследования по праву первородства, поддерживающей господство поместного дворянства, с толпами голодных чиновников, пресмыкающихся перед королем ради постов, синекур и пенсий, и таким устройством церкви и государства, которое закрепило бы господство над массами этого нагромождения спеси и грабежа».

В 1760 году, в год вступления Георга III на престол, смертная казнь полагалась за 160 преступлений, за которые полагалась смертная казнь для мужчин, женщин и детей – без разбора. В 1820 году, когда сей монарх покинул мир, список вырос более чем на 100 пунктов. К рядовому солдату английских вооруженных сил относились хуже чем к рабочему скоту, по отношению к нему проявлялась неслыханная жестокость и бесчеловечность – подобная той, что господствовала в прусской армии.(104,447)

А жизнь рядовых моряков прославленного английского флота не так уж сильно отличается от участи галерников, не зря же вербовщикам приходилось сплошь и рядом действовать обманом, спаивая кандидатов. И это при том, что в описываемые времена, когда, по поговорке «О собаке заботились больше, чем о моряке», в военный флот шли практически одни только отчаявшиеся бедняки.(97,99) Вдобавок, в британском флоте пропасть между офицерами и простыми матросами была едва ли не самой глубокой в мире.

В разных местностях Соединенного Королевства происходили многочисленные аграрные беспорядки. Недовольство ширилось и среди городской бедноты.

Неспокойно было и в Шотландии, не говоря уже о самой старой британской колонии – Ирландии.

Достаточно вспомнить ирландское восстание 1795 года, вдохновленное во многом французскими событиями. Хотя его жестоко подавили, но сотни тысяч ирландцев по прежнему готовы были выступить с оружием в руках против ненавистных «саксов».

Наконец, происходили и волнения матросов военного флота – гордости и главной защиты островной империи.

Кое-кто заговаривает было о необходимости заключения мира, но голоса эти быстро смолкают. Всем ясно, что «французский Цезарь» на этот раз не успокоится, пока окончательно не раздавит Англию, да так, чтобы она уже не возродилась.

Пережив короткий период отчаяния, английские верхи принимают решение – сражаться до последней возможности, в надежде то ли на чудо, то ли на удачный поворот судьбы.

Прежде всего англичане пытаются выяснить обстановку в побежденной России, на предмет: насколько сильны настроения в пользу реванша, и нельзя ли, пользуясь ими, вновь подвигнуть Россию на войну? Ведь удавалось же это в отношении Австрии, не раз терпевшей тяжелые поражения, но тем не менее вновь и вновь обращавшую оружие против французов? Когда же выясняется, что Александр не настроен искушать судьбу, у обитателей Виндзорского замка невольно возникает мысль о замене несговорчивого царя на кого-либо из его родни. Однако возможные попытки составить заговор неудачны: рядом с государем всея Руси не продажные интриганы Пален и Бенигсен, а безупречно верный слуга и человек железной воли – Аракчеев, безоговорочно преданный монарху. (87,51) Да и сам Александр, помня судьбу своего отца, наверняка позаботился о соответствующих мерах безопасности. Кроме того, даже смерть императора мало что решит – среди великих князей весьма трудно было бы найти сторонников возобновления самоубийственной войны. Наконец, даже воинствующие «антибонапартисты», ненавидящие Александра за мир с Наполеоном (последнего они так же смертельно ненавидит – и как «узурпатора» и «Робеспьера на коне», за навязанную континентальную блокаду), удерживает одна важная и мысль. Мысль, что в случае гибели царя от рук заговорщиков, французский император вполне может, воспользовавшись моментом, первым напасть на Россию, уже в качестве мстителя за Александра.

Кроме всего прочего, в руках Бонапарта, как уже говорилось, остаются два мощнейших рычага давления. Первый и главный – это уже упоминавшаяся угроза провозгласить отмену крепостного права, тем самым вполне возможно, вызвав в России второй пугачевский бунт (не будем подробно рассматривать – насколько реальной она была; важно то, что подобная возможность виделась реальной современникам). Второй – это предполагавшаяся возможность того, что Франция может в любой момент принять решение о «восстановлении» Польши в границах, существовавших до 1772 года.

У Британской Империи оставались еще два возможных союзника. Первый – это Оттоманская Порта. Хотя за последние полтора десятилетия турецкий султан неоднократно менял свою ориентацию, то становясь союзником Франции, то переходя на сторону антинаполеоновских сил, тем не менее в Стамбуле хорошо помнили поход генерала Бонапарта в Египет. И великолепно сознавали, что в случае своей окончательной победы, французы не преминут отобрать у турок этот лакомый кусочек. Могли стать известными османам и наполеоновские планы полного разгрома и оккупации Турции, которыми он делился с Александром еще в Тильзите. (13,374)

Но страх перед перспективой увидеть непобедимую наполеоновскую армию у стен Стамбула, перевешивает всё остальное, в том числе и английские посулы, и турецкий султан предпочитает сохранять нейтралитет.

Вторым союзником, хотя это может показаться читателю странным, могли стать пираты Алжира и Магриба. Конечно, золотой век североафриканского пиратства был уже далеко позади но, в первые десятилетия XIX века они все еще были многочисленны и представляли собой достаточно грозную силу.