Книга песен Бенни Ламента - Эми Хармон

– Пока нет.

– Мне всегда нравилось биться в одиночку… Проклятие! Я уже давно перестал сражаться…

– Что вы хотите, Бо Джонсон? – спросил я. Больше всего остального мне нужно было знать именно это.

– Я ничего не хочу. Кроме одного. Я хочу с ней увидеться. И потом опять пойду своей дорогой.

– Но почему именно сейчас? Вы могли вернуться в любое время.

Бо Джонсон покачал головой:

– Нет. Не мог. Ты рассуждаешь о том, чего не понимаешь. Так было лучше.

– Отец говорил, что не знает, где вы.

– И для него тоже лучше было… ничего не знать. Ни к чему было ставить его перед выбором, какую сторону принять. Он помог мне. Я помог ему тем, что исчез. Но мне бы хотелось с ней повидаться. Пусть даже всего один раз.

– А если ей недостаточно одного раза?

– Тогда посмотрим.

Я кивнул. Я тоже так всегда отвечал, когда не желал связывать себя обещанием.

– Кстати, меня больше никто не именует Бо Джонсоном, – сказал он.

– А как вас теперь именуют?

Бо Джонсон достал из кармана пальто синий канадский паспорт.

– Там даже не надо доказывать, что ты гражданин. Просто говоришь, что ты там родился, и получаешь вот такую бумажку. – Он открыл паспорт на первой странице; справа была наклеена его фотография, слева вписано имя. Я прочитал его и обомлел:

– Джек Ламент?

– Совершенно верно. Но все зовут меня просто Ламентом. – Бо Джонсон застенчиво ухмыльнулся, а потом рассмеялся.

И этот раскатистый смех напомнил мне о его дочери, которая даже не догадывалась, что ее отец находится в Детройте и что я в этот момент беседую с ним.

– Черт, – выдохнул я, потирая лицо. Мне нужно было возвращаться. – Ждите нас у часовой башни. После шоу. Мы будем там где-то около полуночи… но отсюда недалеко, вы дойдете пешком.

– Я буду там, – сказал Бо Джонсон. И, прежде чем уйти, глубоко затянулся. – Не подведи меня, Бенни Ламент, – тихо произнес он, и я поперхнулся дымом, только что втянутым в легкие: за последние два месяца эти слова стали рефреном моей жизни.

Я задержал взгляд на удалявшемся «Джеке Ламенте» и вконец утратил бдительность: не заметил ни автомобиль, который медленно проехал перед театром, ни двух мужчин, которые вылезли из него, всего в двадцати футах от того места, где я стоял. Рассеянный и взволнованный, я курил одолженную мне сигарету, вперив взгляд в спину Бо Джонсона и подставив собственную спину опасности, подкравшейся ко мне сзади. К тому моменту, как я осознал, что в беде, боль уже пыталась расколоть мой череп, а тротуар вздыбился, чтобы удариться об меня.

Ток-шоу Барри Грея

Радио WMCA

Гость: Бенни Ламент

30 декабря 1969 года

– Он стал этакой народной легендой, правда? – спрашивает Барри Грей Бенни Ламента.

– Кто? Бо Джонсон?

– Ну да. Никто так никогда и не узнал, что с ним случилось.

– Да, никто этого не узнал, – соглашается Бенни.

– А вы знаете, мистер Ламент?

Долгая пауза.

– Мы виделись с ним, – пытается заполнить ее Бенни Ламент.

– Ходили слухи, будто бы Бо Джонсон был в Детройте той ночью, когда на вас напали.

– Он – Бо «Бомба» Джонсон, и лучше не вставать у него на пути, – напевает Бенни, но на вопрос радиоведущего не отвечает.

Боль пульсировала в моей голове, словно по ней ударяли барабанные палочки. И я попытался попросить Ли Отиса немного умерить темп. Но мой рот не слушался, а губы не шевелились – вместо просьбы с них слетело искаженное, неразборчивое бормотание. Мой голос звучал даже хуже, чем обычно. Я промямлил что-то еще, но слова застряли глубоко в горле. «Я что, заболел?» – промелькнуло в голове под барабанную дробь. Нет! Я не мог заболеть. У нас было шоу в Чикаго. Целая цепочка шоу. А кроме того, я ведь должен был жениться. И Бо Джонсон мог заявиться.

Мои губы распухли, язык был огромен, а нос, казалось, даже еще больше. Я его ощущал – мясистый, бахромчатый клюв, торчавший между глазами и залезавший на щеки. И все это болело – вся голова. Я не мог различить, когда заканчивалась одна волна боли и начиналась другая. Я попытался поднять голову, но мышцы не реагировали на мои потуги. Может, голова – это все, что у меня осталось? А может, именно это ощущает человек, когда умирает? Боль, отсутствие телесной оболочки, полубессознательное состояние?

Едва эта мысль проникла в мой отекший мозг, как левую руку пронзила боль. Ха! У меня была голова и… рука! Я пошевелил пальцами. Похоже, они двигались. И движение не причиняло боли. Хотя нет, не так. Боль скорее походила на жжение, чем на внезапный колющий удар. И истязала она кожу, а не кости. Я сконцентрировался на правой руке. Ну вот! В ней боли не было! И я продолжил с затуманенным сознанием оценивать свое тело и все его способные двигаться части.

Больше всего меня пугала боль в руке. Я еще раз пошевелил всеми пальцами. Эта попытка далась легче. Голова и конечности работали в связке. Мне удалось поднять правую руку и поднести к лицу, но разглядеть я ничего не смог, кроме узкой щелки прямо над головой. Похоже, моя правая рука была в порядке. Один, два, три, четыре, пять… все пальцы на месте – рука опустилась обратно. Я был в постели… Затем аккуратно поднял левую руку. Она была забинтована и закреплена лентой, как если бы я собирался на ринг. Кто-то сделал мне перчатку из марли. Зачем? С моей рукой было что-то не так? Но что? Понять я этого не мог. Запястье не болело. Предплечье тоже было невредимо. Боль исходила от пальцев. Точнее, от одного пальца. Правой рукой я начал разматывать бинт – мне нужно было увидеть, что он скрывал. Я освободил от бинта все пальцы, кроме безымянного. И жутко устал. Мне пришлось держать руки над лицом, чтобы видеть, что я делал. И все равно я как будто смотрел в узкую щель. Я продолжил избавляться от марли и ленты, а сняв их, попытался рассмотреть кисть, двигая головой туда-сюда, чтобы она оказалась в поле моего зрения… Мой безымянный палец превратился в окровавленный обрубок – чуть ниже среднего сустава. Он был иссиня-черным, вдвое толще своего нормального размера и вполовину меньше привычной длины. Верх обрубка был покрыт аккуратными черными стежками, стягивавшими края зиявшей раны. Я снова пошевелил пальцами. И – странное дело! – мой ужас исчез. Зашитый обрубок напоминал мне толстое чудище с пурпурной кожей и свалявшейся черной шерстью. Но девять пальцев у меня были. И значит, играть я мог! Конечно, мне придется приспосабливаться к извлечению аккордов и, возможно, пропускать какие-то ноты, пока чувствительность не вернется. Но играть я мог!

– Бенни?

– Эстер?

Я попытался повернуть голову, чтобы ее увидеть, но Эстер была совсем рядом – нависала надо мной.