Механизм Времени - Андрей Валентинов

Сгорел Мафусаил.

– И все-таки мы прожили вместе десять лет. Надеюсь, мой супруг был по-своему счастлив. В свете изумлялись, принимая нас за влюбленную пару. Франц стал другим человеком, забыл о прежних любовницах, бросил ездить к актрисам. Я ему ни разу не изменила. Мы, считай, не расставались. Он все время хотел меня видеть, говорить со мной... И не только говорить, конечно.

Бриджит отвернулась, глядя в окно.

– Надеюсь, ты не очень смутишься. Барон хотел меня постоянно. Это обычное следствие из близких разговоров со мной. А возраст брал свое. Он с утра до вечера принимал какие-то снадобья, корешки, микстуры... Не мог дождаться конца бала, финала оперы. Один раз мы ушли с императорского приема. Его Величество не изволил гневаться. Напротив, прислал нам в подарок карету с хорошей упряжкой. «Любовь не терпит отлагательств!» – написал император в сопроводительном письме. Если бы он знал, что в минуты просветления Франц зовет меня ведьмой... Потом барон решил, что виноват сам. У них в роду хватало скверных примеров, да и Франц отличался суеверностью. Я собиралась открыться мужу, написать доктору Юнгу, просить о помощи... Откладывала со дня на день. И – опоздала.

Голос ее дрогнул. Огюст поднялся с банкетки, шагнул ближе, обнял. Баронесса положила голову ему на плечо, вздохнула.

– Ничего! Я сильная, мой мальчик. Я – из тех, кто выживает... Короче, Франц сошел с ума. Он вообразил себя вампиром. Да-да, именно себя! Ведь это он меня желал, а не наоборот. Увы, шутка вышла невеселой. Барон начал бояться серебра, обходил стороной храмы; как-то пытался отравиться святой водой. И наконец заперся, велел никого не пускать – и ушел навсегда.

«Спичка Шапселя. Спичка и капля серной кислоты. Барон знал, что вампира нельзя просто убить. Его надо сжечь!» В уши Огюста ударил хохот – жуткий, радостный хохот безумца, нашедшего покой в огне.

«Пневма» барона Вальдек-Эрмоли отыскала свой путь на небо.

– И еще Волмонтович, мой кузен... Помнишь портрет в коридоре? С ним все вышло иначе. Я не погубила его – спасла. Только не знаю: хотел ли Казимир такого спасения?

Расспрашивать Огюст не решился. Он помнил: казацкая пика, взрыв боли, багровая вспышка... Если это спасение, то что – гибель?

– Я исповедалась тебе, мой мальчик, – Бриджит улыбнулась, выскользнула из объятий. – Как и ты – мне. Женщина, рассуждающая о своем муже с посторонним мужчиной, отдается более или менее его власти...

– Это не твои слова! – понял Огюст.

– Не мои. Так сказал Эминент. Верней, написал в «Ueber den Umgang mit Menschen» – «Правилах обхождения с людьми». Там же он сказал и другое: «Любовь не есть добродетель. Любовь есть слабость, которой в случае нужды можно и должно противостоять». Qui pro quo! А теперь я укажу тебе верное средство. Ведь мы оба решили не умирать, правда?

Взяв зеркальце в позолоченной оправе, она взвесила его на ладони.

– Моим другом в Париже стал Казимир Перье. Уверена, ты это уже знаешь. Я не хотела терять такого высокопоставленного покровителя. Счастливый билет выпадает редко. Я рассказала ему то, что сейчас узнаешь ты. Но господин премьер-министр решил, что это – розыгрыш. Не поверил, и зря. У него оказалось слабое сердце. Слишком слабое для долгих разговоров со мной...

Зеркальце поймало оконный свет, моргнуло невпопад.

Погасло.

– Рецепт прост, мой Огюст. Когда тебе становится плохо, ты смотришь в зеркало – и представляешь меня. Это нетрудно, ты быстро привыкнешь. Вообрази, что я – рядом, и говори, говори... Что угодно, любую ерунду. И не вздумай спорить, если тебе дорога жизнь! Этот совет тоже дал мне Эминент. После смерти мужа я очень страдала, мы с Эминентом случайно встретились в Страсбурге...

Шевалье сразу разочаровался в Эминенте. Зеркальце – и все? Недорого стоишь ты, совет алюмбрада фон Книгге. «Свет мой, зеркальце, внимай, но ответа не давай. Стань железом, не стеклом, гранью меж добром и злом...»

Как в сказке Шарля Перро.

– Благодаря этому я живу спокойно уже шесть лет, – Бриджит с легкостью читала его мысли, написанные на лице. – Наш с тобой случай – не в счет. Один-единственный, непредвиденный срыв. Сама виновата – решила покрасоваться в браслете из алюминиума.

«Браслет из алюминиума? О-о-о-о!»

– Я видел его на тебе. Во время приема.

– Польстилась на... трофей. Красивый металл, манящий. Опасный. Эминент предупреждал, но женское сердце падко на украшения.

– Эминент? Опять? – вскинулся Шевалье. – Какой же он заботливый, герр Книгге!

Женщина взглянула с недоумением, но Огюст не стал пояснять. Филон-Эминент – палочка-выручалочка, а не брат-алюмбрад! Бедняге Ури помог, баронессе помог, ему самому пособил; наверняка и грубому мистеру Бейтсу пришелся кстати. «Вы быстро забываете все хорошее!» – упрекнул желтозубого человек-гора.

Так почему же не хочется верить благодетелю? Андерс Сандэ Эрстед – и Адольф Франц Фридрих, барон фон Книгге. Кто более опасен?

– Ты тоже ему не веришь? – поняла Бриджит. – Не верь. Эминент не ищет веры. Но, пока мы ему нужны, Эминент – наша стена и защита. Иного союзника у нас нет.

– Союзника? – горько усмехнулся Огюст. – Или соучастника?

«– ...ни малейших, – согласился я, косясь по сторонам. – На улице я бы еще попытался.

Увы, граждане «синие» успели кое-чему научиться. Из Консьержери много путей, но в Трибунал ведет лишь один – через лабиринт узких коридоров. Не развернешься, не выхватишь мушкет у раззявы-конвоира. Для того и задумана Прихожая Смерти.

– Не болтать, аристо! – рявкнул идущий слева санкюлот, по виду из бывших лакеев. – Ишь, выучились!

Мы с Филоном говорили по-немецки.

– Высеку, человек! – бросил я на родном языке, не обернувшись.

Конвоир вздрогнул, под хохот товарищей тронул рукой поясницу.

– Отменно, – одобрил Филон. – «Человек»... Как звучит, а? Впору распухнуть от гордости. Так вот, маркиз, у меня нет ни малейшей охоты умирать по той причине, что я – якобинец в отставке. Эту смуту мы с друзьями готовили давно. Первая попытка поджечь Францию была предпринята двадцать лет назад, когда умер Людовик XV. Сорвалось из-за случайности. Решили обождать, провести эксперимент за морем, в Америке. Начать, так сказать, с чистого листа... Скажете, мне нет прощения?

Я пожал плечами. Какая теперь разница?

– Из меня плохой исповедник, Филон. Но, если я вырвусь отсюда, вам и вашим друзьям лучше не попадать ко мне в плен. Живыми...

Костистое лицо дрогнуло. Кажется, я его все-таки задел.

– Понимаю, маркиз. Я и сам себя не прощу. Но кое-что можно исправить – и очень многое предотвратить. Если хотя бы часть того, что я видел в Грядущем, исполнится... Вы не слыхали об Иоганне Иерусалимском? Жаль, я прочел его слишком поздно. Нет, умирать нельзя!