Тайна двух океанов - Григорий Адамов

Горелов наполнил свой воздушный мешок и сразу взвился на двести метров над вершиной холма. Включив фонарь и запустив винт, он устремился на восток, время от времени произнося задыхающимся голосом:

— Посмотрим… не уйдешь… Увиливаешь, черт?… Не поможет, не поможет… Ага! Вот дьявол разноцветный! Увернулся!..

— Да бросьте, Федор Михайлович… — взывал зоолог с беспокойством в голосе. — Будьте же хладнокровны…

Но Горелов перебил его:

— Сию минуту, Арсен Давидович… Сию минуту… Прямо у рук вертится…

Показалась высокая отвесная стена. Горелов всплывал рядом с ней, поднимаясь все выше и выше над уровнем дна. На высоте около двух тысяч метров открылось ущелье с мягкими покатыми боками, усеянными скалами и обломками, давно потерявшими под толстым слоем ила свои острые углы и грани. Горелов приблизился к одной из этих скал, самой мощной, и скрылся за ней.

— Где же вы, Федор Михайлович? — донесся в этот момент до Горелова голос зоолога, полный тревоги. — Мы ждем у холма, который разъединил вас с Цоем.

— Плыву обратно, Арсен Давидович, — ответил Горелов.

Он быстро вынул из экскурсионного мешка четырехугольный ящичек, установил его на одном из плоских обломков, вооружил изогнутыми спицами, натянул между ними тонкую проволочку и соединил ее с кнопкой для электрической перчатки. В течение всех этих манипуляций Горелов продолжал с перерывами говорить:

— Плыву прямо на норд… Я, кажется, уплыл от холма на зюйд… Сейчас присоединюсь к вам, Арсен Давидович. Тысячу раз извиняюсь за задержку. Охотничья жилка разгорелась. Холма что-то не видно… А должен был бы уже появиться… Что за оказия! Придется вам пеленговать мне, Арсен Давидович…

— Говорил же я вам, Федор Михайлович, будьте хладнокровны! — с досадой ответил зоолог. — Ваша глубина?

— Три тысячи двести десять метров от поверхности моря… — виновато ответил Горелов и выключил все телефоны.

После этого он нажал кнопку на боковой стенке ящичка. Часть передней стенки откинулась, на ней открылись ряды кнопок, загорелось узкое окошечко наверху ящичка, за окошечками медленно поползла бумажная лента. Из-под металлических пальцев Горелова в пространство понеслись сигналы:

„ЭЦИТ… ЭЦИТ… Говорит ИНА2… Отвечай, ЭЦИТ… ЭЦИТ… ЭЦИТ… Говорит ИНА2…“

Донесение длилось минут десять. Горелов перестал работать пальцами и начал пристально следить за бумажной лентой, разворачивающейся за окошечком аппарата. По ленте потянулась ниточка точек и тире. Лицо Горелова изменилось, на нем сменялись испуг и возмущение. Вдруг он вскочил и яростно закричал задыхающимся голосом:

— Это уже не информация! Я не обязан! Это… это уже слишком!..

Вспомнив, что его никто не слышит, он опустился перед аппаратом и, цепляясь неповинующимися пальцами за клавиши, стал выбивать ответ. Опять потянулась ниточка точек и тире. Пальцы выбивали теперь уже робко и неуверенно. Потом за окошечком появилась ниточка — короткая, словно команда, — и оборвалась.

Тяжело дыша, Горелов закрыл глаза. Его лоб покрылся испариной, лицо в рассеянном свете фонаря было бледно-синее, как у мертвеца; под скулами шевелились желваки.

Через минуту он наклонился над аппаратом, медленно выбил несколько букв и застыл возле аппарата с закрытыми глазами.

Наконец он встал, с трудом распрямляя затекшую ногу, запустил винт на десять десятых хода, включил телефон и с зажженным фонарем на шлеме ринулся на запад и вниз, ко дну.

— Федор Михайлович! Федор Михайлович! — раздался опять — в который уже раз! — голос зоолога. — Отвечайте! Где вы? Что с вами?

— А? Что? — тихо, слабым голосом произнес Горелов, словно приходя в себя. — Арсен Давидович, это вы?…

— Да-да!.. — обрадованно откликнулся зоолог. — Где вы? Почему вы столько времени не отвечали?

— Я… — все тем же слабым голосом ответил Горелов. — Мне стало вдруг плохо… Не знаю… Лежу на какой-то скале… Я плыл по вашим пеленгам… и вдруг… Я, кажется, потерял сознание… Сейчас мне лучше… Пеленгуйте, пожалуйста. Поплыву к вам…

На полном ходу, уже почти у самого дна, Горелов изо всей силы швырнул ящичек вниз. Облачко ила поднялось оттуда, указывая место, где ящичек глубоко и навсегда зарылся в дне океана.

— Вам стало плохо? — переспросил зоолог и задумчиво прибавил: — Вот как… М-м-м… Да, жаль… Очень жаль… Подплывайте к нам. Я вас направлю с кем-нибудь обратно на подлодку. Вам нужно отдохнуть. Пеленгую. Глубина та же? Направление то же?

Через пять минут Горелов стоял на холме рядом с зоологом, выслушивая его нотацию и слабо оправдываясь.

— Теперь вот нужно пеленговать еще Павлику и Цою! — говорил с нескрываемой досадой зоолог. — Я их разослал искать вас. Сколько времени зря пропало! Прошло уже три часа, как мы вышли из подлодки, а собрано — пустяки!

Скоро появился из подводной тьмы огонек Павлика, а еще через несколько минут показался Цой. Оба молча опустились на холм возле зоолога, ни одним звуком или жестом не выказывая радости или хотя бы оживления, как можно было бы естественно ожидать при виде пропавшего и затем благополучно вернувшегося товарища.

Когда Цой с Гореловым, отправленные зоологом к подлодке, скрылись, Павлик, прижав свой шлем к шлему зоолога, волнуясь и торопясь, сказал:

— Я плыл с потушенным фонарем, зигзагами, вверх и на ост. На глубине тысячи пятисот метров увидел огонек. Он быстро несся вниз, на вест. Я приблизился и узнал его. Потом я плыл за ним, держась выше метров на сто. Мне показалось, что он что-то бросил на дно, хотя не знаю наверное: я был далеко…

Доставив Горелова к подлодке, Цой поплыл обратно к зоологу и работал с ним до конца экскурсии. Часа через четыре все вернулись на подлодку. Зоолог пошел к Горелову, чтобы, по обязанности врача, проведать его, а Цой с Павликом быстро направились в каюту комиссара, у которого застали и Орехова.

— Ну что? — нетерпеливо спросил еще с порога Цой.

— Да что! — угрюмо и нехотя ответил Орехов. — Ничего!.. Не напутал ли ты там, малец? — обратился он к Павлику.

Павлик растерянно переводил глаза с Орехова на Цоя.

— Да в чем дело, наконец? — спросил Цой. — Расскажите, что вы нашли?

— Ничего не нашли. Самый простой жестяной ящичек с деталями от пишущей машинки. Вот и все, товарищ советский Шерлок Холмс! — Помолчав, Орехов добавил с досадой: — Капитану страшно неприятно — боится, не поспешили ли. Раньше времени можно спугнуть. Говорит, что Павлик ребенок еще, мог и ошибиться. А мы вот доказывали, что надо сейчас же убедиться. Досадно до черта!

— Как же я мог ошибиться? — дрожащим от обиды голосом сказал Павлик.

— Жестяной! Я же сам держал ящичек в руках… тяжелый такой…