Рейдер - Павел Астахов

– Но может быть… – начал Павлов, но осекся и подал руку: – Удачи, Вольдемар.

Их отношения предполагали полную независимость – без необходимости что-либо объяснять.

Тот, который обрек его отца на жуткую и позорную смерть, спешил через мост к Музею Инвалидов. Он был немолод – на два десятка лет старше того, каким запомнил его Ион в лесу под Берлином. Он был ослаблен работой с архивами и вечными раздумьями. Он был жертвой.

«Ты познаешь возмездие… – колотилась в голове раскаленная ненавистью мысль. – Ты познаешь…»

Тот, который убил его отца, перешел мост, присел на лавочку, и Йон замер неподалеку. Жертва болтала по телефону. Жертва говорила на русском, переходя то на французский, то на итальянский, с некой Ирэн. Они обсуждали приезд какого-то «батюшки» и встречу «греков».

Йон поджал накрашенные губы, но тут же взял себя в руки и чопорно поправил шляпку с вуалькой – настолько старомодную, насколько позволял имидж дамы в годах. Маскировка оказалась удачной, по крайней мере, несколько молодых арабов, проходящих мимо Йона-дамы, загоготали и сделали пару неприличных жестов – почти рефлекторно. А прохожих на мосту становилось все меньше и меньше…

Йон прошел чуть дальше, присел на дальней лавочке в конце пешеходного моста и превратился в ожидание. Он знал все, что произойдет в ближайшие пять-шесть минут, и он выбрал то единственное оружие, которое годилось для такого торжества правды, – тонкий финский кинжал, утяжеленный ртутным сердечником.

Этот кинжал был подарен ему отцом по особому случаю и с тех пор побывал и в Сербии, и в Болгарии, и в Албании, а не так давно и в Венгрии. Йон строго выполнил все указания отца, и первую ночь новое оружие провело с ним в одной постели – под подушкой. И оно сразу же стало своим, почти живым, почти разумным. Оно всегда требовало крови, а с тех пор, как Йон нашел виновного в гибели отца, оно требовало крови каждую секунду.

Пожилой убийца, увлеченный беседой, прижал телефон правым плечом к уху, а освободившимися руками принялся вытаскивать блокнот, чтобы раскрыть его и начать записывать, и Йон понял: пора! В такой позе не то что нанести удар, но даже толком защититься было невозможно. Йон огляделся. На мосту было практически пусто – лишь парочка подростков в полусотне шагов да группа грязных, заросших бородами клошаров, устраивающихся на ночлег в своих картонных коробках.

– Ты познаешь возмездие…

Йон встал, опустил руки вдоль туловища, освобождая кинжал из рукава, и неторопливо, походкой пожилой, чопорной и бесконечно старомодной дамы двинулся вперед. Он должен был подойти на расстояние броска.

– Разрешите пройти, месье…

Эта едва слышная фраза достигла слуха Йона, когда он уже почти подошел на расстояние броска, и сразу же изменила все. Она не могла принадлежать ни подросткам, ни клошарам. Он чуть наклонил голову и, не сбавляя скорости, скосил глаза. Тот, кто ее произнес, уже прошел сквозь клошаров и двигался ему наперерез – бегом.

– Вольдемар! Слева!

Йон зарычал и бросился вперед, а убийца его отца уже понял все и медленно поднимался со скамейки, не сводя тревожного взгляда с мчащейся к нему пожилой чопорной дамы.

– Ты познаешь… – Йон размахнулся, – воз… мез… дие…

Кинжал свистнул, вспыхнул в тусклом свете фонаря, но уже за мгновение до того, как он лязгнул о перила моста, Йон понял, что промахнулся.

– Беги, Вольдемар! – заорали сбоку, теперь уже совсем близко.

Йон стиснул зубы и, ломая каблуки, рванулся к убийце отца. Увидел его бледное и уже отрешенное лицо, прыгнул, а едва он коснулся врага, его сбили с ног.

– Я сам, Вольдемар!

Йон выхватил стилет и, ухватив упавшего убийцу отца за одежду, с яростью стал наползать – рывок за рывком, сантиметр за сантиметром – туда, к пульсирующему ужасом и предчувствием неотвратимости расплаты горлу.

– Куда вы, мадам?! – по-русски взревел тот, что пытался его удержать. – Держись, Вольдемар!

Йон занес руку со стилетом, и его вдруг отпустили – совсем. Он выдохнул, и в следующий миг русский ударил, и кисть Йона хрустнула, а стилет отлетел под скамью. Йон моргнул, выпустил врага и, преодолевая мгновенную тошноту, откатился в сторону. Вскочил и замер.

Русский уже помог убийце встать, и теперь они стояли глаза в глаза с ним, и за спиной того, кто сегодня должен умереть, не было ничего, кроме перил моста.

– Ты познаешь… – процедил Йон, сорвал очки и бросился вперед.

Он ударил всем телом, сбил, сдвинул, почти вышвырнул его за пределы моста и жизни, когда его тело вдруг оторвалось от мостовой, а небо перевернулось. И в следующий миг Йон, едва успевший зацепиться за литье, ударился грудью о чугунный парапет и повис над Сеной. Дыхание остановилось, сердце пронзила режущая боль, а ненавистное лицо и – рядом – еще одно, принадлежащее тому, кто все испортил, теперь смотрели на него сверху.

– Держитесь! – требовательно протягивали к нему руки оба перегнувшихся через перила врага. – Дайте руку! Вы разобьетесь!

Йон молча пожирал их взглядом. Он бы не смог подать руки, даже если бы хотел, – расстояние было слишком большим.

– Артем, придержите меня! – крикнул враг. – Я спускаюсь! Ну, дайте же вашу руку, Йон!

Йон вздрогнул. Убийца его отца знал, с кем имеет дело. Он посмотрел вниз: речная вода сейчас менее всего походила на себя саму и вся переливалась всполохами света. Свечение все усиливалось и усиливалось, а потом он увидел глубоко внизу – еще ниже, чем река, и даже ниже, чем ее дно, тысячи – нет! – миллионы огней. И, если правда то, что говорят священники о преисподней, его отец – единственный, кто его любил, ждал сына именно там, внизу.

«Я иду к тебе, папа…»

– Не надо, Йон! – заорали сверху. – Дайте руку!

Йон поднял голову. Сознание уже уходило.

– Никогда я не протяну руки убийце моего отца, – из последних сил сказал он и разжал онемевшие пальцы.

Артем опоздал на ужин в «Беркли» на полчаса.

– Ну, и где тебя носило? – ревниво поинтересовалась Настя.

– А? Да так… – тряхнул головой Артем и сделал по возможности виноватое лицо: – Извини, Настенька, пришлось объясняться с жандармами.

Когда Йон прыгнул, Артем сделал все, как учили в Высшей школе КГБ. Он должен был это сделать! Но с тех пор перед глазами стояло только одно: жуткий человек с белыми мертвыми глазами в платье старой чопорной дамы, падающий вниз – туда, в неясное свечение, где уже через несколько секунд можно было разглядеть только вялый поток мутной воды.

«Вот он, финальный аккорд Второй мировой…» – тихо сказал тогда Вольдемар, а Павлов неожиданно подумал, что в Германии 1933-го тоже начали с того, что поставили крупный бизнес на карачки.