Эгипет - Джон Краули

Положил руки на колени, как на перила или на корабельные поручни.

Огляделся вокруг: городские крыши, и блестит вода в реке.

Всего лишь краткая экскурсия, подумал он, он слишком долго не вы ходил наружу; он всего лишь оглядится по сторонам, как сурки, которые как раз сейчас выбираются из нор, как вернувшиеся юга ястребы, — что стало с миром с тех пор, как он в последний раз окидывал его внимательным и пристальным взглядом.

Прошло двадцать минут, двадцать минут по часам, встроенным в фаянсовый чайник на кухонной полке у Вэл, в Дальней Заимке, двадцать минут по «лонгинам» Бони Расмуссена, с самоподзаводом, на ремешке из кожи ящерицы.

Осторожно повернувшись на приобретшем вдруг странную неустойчивость молитвенном коврике, Бо с высоты оглянулся на свое покинутое физическое «я», которое по-прежнему твердо сидело на коврике, на балконе. Он развернулся от дома прочь и бросил взгляд поверх гор на северо-западе, которые с балкона, выходившего на реку, не были видны совсем: гора Мерроу, вся в березовых лесах; гора Юла, с прилепившимся к вершине замком; и гора Ранда, самая из них главная. Сдвинувшись еще немного в том же направлении, Бо разглядел у нее на лбу Памятник, как рог единорога.

И — вверх. Долины Дальних гор, испещренные дорогами и реками, светлыми под ярким весенним солнцем, на дорогах до сих пор слой зимней пыли пополам с песком и солью, а луга — безжизненные, красно-коричневые. Коров пока почти не выгоняют; а вон там, безо всякого удивления заметил он, пробирается к городу большой фургон«бизон» Роузи Мучо, наверняка договорилась о встрече с адвокатом или с судьей; а вот кое-что несколько более неожиданное, «букашка» Вэл, то покажется, то снова исчезнет из виду, и вот-вот встретится с Роузи на Дальвидском мосту. Еще, наверное, с дюжину грузовиков и легковушек, маленькая красная машина с откидным верхом, старый разбитый пикап. Бо поднял глаза вверх; он плыл вверх, вдоль склона.

Здесь, наверху, воздух был чище, в центре оттенок неба сгустился до насыщенной кобальтовой окраски, как то бывает с прозрачными небесами пустынь, и громадные ромбы горных вершин были ясно и резко очерчены на этом синем фоне. Гора Мерроу, где живут богатые люди в стеклянных домах на крутых горных склонах, окнами в долину; чуть более высокая гора Юла, которая вся была в движении — Бо двигался к ней и движение это видел совершенно отчетливо, — как заводная игрушка. Замок на ее вершине то появлялся, то исчезал, как будто был двухмерным, невидимым в профиль, видимым анфас, появился, исчез. Но в нем, в двухмерном ли, в трехмерном, царила тьма, и Бо ощутил в ней некое внутреннее усилие, усилие, родственное тем процессам, что протекают в затаившейся на зиму луковице; как если бы там, во тьме, мучительно вызревал эмбрион, складывая одну к другой части будущего тела. Бо ощутил острое чувство неприязни. Что там творится? Уйдя настолько далеко от земли, Бо воспринимал не столько внешние видимости, сколько суть происходящего, смыслы, симметрии и диссонансы, и тем интенсивнее их воспринимал, чем выше уходил, чем темнее становился окружающий воздух: как будто прогрессировала слепота, а смыслы были — как запахи, и все внятнее говорили к его чувствам.

Теперь гора Ранда, голый лоб и морщинистые щеки, окруженные густой щетиной деревьев, которые ждут первой зелени. Над скалистыми скулами Ранды суетились ястребы, закладывая беспокойные виражи. На склоне Бо увидел одинокого паломника, который карабкался вверх по крутой тропке, как будто по следу от давным-давно скатившейся слезы, пилигрима, истомленного усталостью и ожиданием вершины — к которой и сам Бо спустился теперь по ленивой спирали, лавируя между падающими вниз ястребами. Вершина. И — под внимательными взглядами гор, под небом, которое тоже ненадолго отвлеклось, чтобы посмотреть на него, — Бо поспешил к Монументу.

Тот представлял собой — или представлялся подошедшему вплотную Бо — каменный пьедестал, изрезанный множеством литер; на пьедестале каменный слон, могучий и грубо сработанный, который вздыбил свое брусковатое тело и нагнул голову, чтобы бросить — искоса — взгляд на приближающегося Бо; а на спине у слона высился обелиск, покрытый иероглифами, птицами, животными и всякой всячиной. Какой могучий слон! Бо облетел вокруг, обелиск качнулся: указатель, гномон; он парил там до тех пор, покуда Монумент не успокоился, не застыл На месте, и тут, с легким ощущением головокружения, он почувствовал, как падает с коврика.

Его босые ноги вытянулись вниз, уверенно коснулись кромки обелиска; подогнулись колени; и он, что было сил, рванулся вверх, отбросив слона с обелиском, которые пошатнулись от такого толчка и чуть было не опрокинулись навзничь — но не опрокинулись. А Бо тем временем был уже далеко, в быстро темнеющем небе.

Стали видны звезды. И он стал виден звездам.

Прыжок позволил ему преодолеть притяжение Земли, и теперь он мчался вперед, не снижая скорости; но бесконечности перед ним не было, или по крайней мере казалось, что ее нет. Открывшаяся ширь была сведена к вложенным друг в друга сферам, похожим на крылья или на кулисы в допотопном театре, которые вмещали его в себя и ограничивали дальность полета. Там были сфера воздуха и сфера огня; а выше — сферы семи Архонтов, которые сновали по своим накатанным дорожкам, как беговые лошади в механической игрушке. Над ними, рука об руку об руку об руку, похожие на вырезанные из золотой фольги силуэты, высились на не ограниченных ни сверху, ни снизу небесах двенадцать огромных фигур, Зоны, шесть над горизонтом, шесть ниже горизонта, шестеро из них заметили его прыжок и смотрели на него теперь сверху вниз: и взгляды у них были недобрые.

Хеймармене. Небесная центрифуга. Бо прекрасно знал, что на Зонах небеса не кончаются, что за спинами У них расположены такие сферы, о которых они и сами ничего не слышали, и вообразить которые не в состоянии, и каждая шириной не в одну жизнь, в каждой — не одна человеческая жизнь, полная труда и ошибок, смеха и слез, и каждую надо пройти, чтобы достичь следующую Бо нанизывал их внутри себя, одну на другую, по мере того как проходил, и они становились все больше, разрастаясь до его собственной беспредельной шири, покуда наконец он не встретился с ней, со своей собственной беспредельной ширью, которая все это время росла ему навстречу.

И при всем том он еще не достиг даже самой первой сферы, сферы огня, где — кто знает, что его там ожидает? Он остановил свой бешеный, из центра к окружности, полет и завис в пустоте: голова у него шла кругом, и тело стало вдруг очень тяжелым.

Что это, страх? Да, и страх в том числе.

У каждой из властей, мимо которых он должен был пройти, было имя, и у каждой сотворенной ими сферы, и у Эонов, которые сотворили их самих, и у страданий, причиной для которых каждый из них служил (все к одному); как только Бо вспомнит имя первого и обретет голос, чтобы говорить к нему, тот тут же начнет строить козни.

Нет, не теперь. Он уже падал вниз, спиной вперед, его тянул вес собственного сердца, которое стучало в ставшие стальными ребра.

Стучало. Да нет же, это вовсе не сердце.

Бо рухнул спиной вниз сквозь эфир, по-над горами, мимо обелиска и ухмыляющегося слона, и дальше, вверх тормашками, обратно на свой молитвенный коврик, на балкончик над Мейпл-стрит. Кто-то стучал к нему в дверь.