Московский полет - Эдуард Тополь

На Арбатской площади клубилась огромная толпа, и я вышел из такси, чтобы смешаться с публикой и замести следы на случай, если завтра КГБ будет допрашивать шофера, куда он меня отвез.

Несмотря на близкую полночь, Арбат был полон людьми, но вовсе не так, как пьяцца Навона, нет! Машины, армейские грузовики, митингующие толпы и снова машины, солдаты в погонах и – почему-то – солдаты без погон. Слушая какие-то крики вокруг, обрывки речей и в то же время ничего не слыша от страха, а только оглядываясь через плечо, как неграмотный шпион, уходящий от слежки, я петлял в этой арбатской толпе. Слежки не было. Я вышел из толпы, нашел, свободное такси, сказал: – На Юго-Запад. Мосфильмовские улицы.

Мы помчались на Юго-Запад. Проехав дом номер 220 по Первой Мосфильмовской и еще целый квартал дальше, я отпустил такси, вошел в какой-то подъезд и изнутри проследил, как шофер развернул такси и уехал. Только после этого я вышел из подъезда и по совершенно пустой ночной улице вернулся на полквартала, обошел с тыла несколько домов и, наконец, вошел в дом, где живут Михаил и Лариса. Постоял, прислушался – в подъезде было тихо, в лифте тоже. Только в моей тощей груди сердце стучало, как дягел в осеннем лесу. Но, кажется, я от них ушел. Во всяком случае – пока…

– Ерунда! Ничего этому оператору не будет! – сказал Михаил, когда я, залпом выпив стакан водки, коротко рассказал, что со мной случилось.

– А вот на Арбате ты действительно мог попасть в историю, – сказал Семен. – Нашел куда ехать!

– А что такое?

– Ты слыссал, ссто недавно рэкетиры убили солдата-"афганца"? – сказал Толстяк. – Про это дассе в «Литгазете» писали. Так вот, сегодня все «афганцы» собрались и марссем посели по Арбату, сстобы бить рэкетиров. Армия и милиция стояли там сспалерами, по всему проспекту. Слава Богу, обосслось без крови, а то бы ты как раз влип в самое пекло – Семен и Толстяк сидели у Михаила с девяти вечера, смотрели телевизор и ждали меня. Я выпил с ними еще стакан водки на рябине и сказал Михаилу:

– Я обещал Игорю позвонить на телевидение. Давай позвоним. Программа «Добрый вечер, Москва!». Может, там кто-то еще есть. Пусть они его выручают. Михаил снял трубку и набрал номер. -Алло! Это «Добрый вечер, Москва!»? Я звоню по поводу Игоря Финковского, его арестовали в «Космосе»… Что? Это ты, Игорь? Ну вот, а тут за тебя волнуются! Передаю трубку. Я с облегчением взял трубку:

– Игорь! Извини, что я удрал.

– Правильно сделали, – ответил Игорь.

– Они отняли пленку?

– Да вы что! Вся пленка у меня. Там сидел толковый начальник, майор КГБ, я написал ему задним числом просьбу разрешить съемку в гостинице, вот и все. Смотрите себя по телевизору завтра вечером. Пойдет весь кусок, целиком! Кстати, они спросили у меня, где вы живете, но я не знал. Вы в какой гостинице живете?

– Теперь это уже не важно, Игорь. Спокойной ночи! – я положил трубку и изумленно повернулся: – Ничего не понимаю! Они даже пленку у него не отняли!

– Я же тебе говорил! – усмехнулся Михаил. – Сейчас другие времена! КГБ не знает, за кого держаться, чтобы сохранить свою контору. Если они будут свирепствовать, как раньше, а завтра власть возьмут либералы, то их тут же распустят. Поэтому они сейчас меж двумя силами.

– И ты думаешь, что по телевизору покажут все интервью? И то, как они ему руки выкручивали? – Конечно! У нас сейчас каждый день такое показывают! И как милиция закрывает камеры руками, как арестовывают телеоператоров…

– Ну и ну! – сказал я и оглядел кухонный стол, за которым мы сидели. На столике уже было масло, хлеб, соленые огурцы, винегрет и даже куриный суп, а у плиты стояла жена Михаила Лариса и консервным ножом открывала банку шпрот. Она была удивительно похожа на знаменитую советскую кинозвезду Людмилу Гурченко. – Лариса, я не ем шпроты, – сказал мельком. Тут ее руки замерли над открытой уже банкой, а потом она повернулась ко мне, и в ее глазах я увидел слезы.

– Сволочь ты, Вадим! – сказала она – Это же последняя банка шпрот во всей Москве! Я за нее три кило сахара отдала!

Я встал, подошел к ней и обнял за плечи. – Ларочка, извини, пожалуйста! А она вдруг уткнулась мне лицом в плечо и всхлипнула: – Прости! Мы тут озверели совсем из-за этих продуктов… – Детка, – сказал я ей. – Ты знаешь, зачем я приехал в Москву? Угадай!

– Найти свою Аню, – ответила она, вытирая слезы с лица.

– Нет. Узнать у тебя секрет семейного счастья.

Это была моя пятая бессонная ночь в Москве. Хотя я проглотил таблетку снотворного и выпил почти пол-литра водки, сна не было ни в одном глазу. Hи сна, ни опьянения. Проворочавшись с час в постели на диване, я встал, оделся и закурил у открытого в московскую ночь окна. Через несколько часов мне предстояла встреча с Бочаровым и, возможно, с Ельциным – встреча, которую мне сосватала Марина Князева. О чем же говорить с ними? В этой стране все твердят о гражданской войне но, кажется, только армия готовится к этой войне всерьез.

В темной гостиной громко тикали часы-ходики, а за окном по Мосфильмовской улице прошли поливальные машины. Дальше в черноте теплой августовской ночи я не то видел, не то угадывал памятью высокие дома Ломоносовского проспекта, Воробьевых гор и открывающуюся с них панораму ночной Москвы…

… Тогда была тоже теплая августовская ночь. Мы поехали на такси до Второй Кабельной, вышли у дома номер 28, поднялись по лестнице на второй этаж, и Аня своим ключом открыла квартиру номер 6. В квартире ярко горел свет, Аня крикнула из прихожей: – Мама! Вот твой любимый Вадим! Но никто не ответил.

Мы удивленно шагнули в гостиную. Там посреди комнаты стоял стол, накрытый крахмальной белой скатертью, на столе – ваза с цветами, бутылка шампанского, блюдо с пирожными «эклер» и высокие хрустальные бокалы. К шампанскому была приставлена записка: «ДЕТИ, Я УШЛА НОЧЕВАТЬ К ПОДРУГЕ. ЖЕЛАЮ ВАМ САМОЙ ЛУЧШЕЙ НОЧИ И ВАДИМУ СЧАСТЛИВОГО ПУТИ. АНЕЧКА, ЕЩЕ РАЗ: С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ. ПОСТЕЛЬНОЕ БЕЛЬЕ В КРОВАТИ СВЕЖЕЕ. ОБНИМАЮ ВАС, МАМА».

Мы прочли записку и переглянулись. В глазах у Ани были испуг и вопрос. Мне кажется, то была первая в нашем романе ночь, когда мы любили друг друга. Не занимались сексом и даже не делали любовь, как говорят в Америке, а – любили. Под утро, лежа своей шелковой головой на моем плече, Аня сказала:

– Самое ужасное, что ты мне снился всю последнюю неделю. Как будто ты нищий и больной валяешься в Нью-Йорке на Бродвее. И когда ты пришел с цветами и сказал, что уезжаешь… у меня сердце упало. Я молча гладил ее по голове. Мне хотелось плакать от жалости к самому себе. Почему-то и мне в те дни казалось, что в Америке со мной случится что-то ужасное. По ночам мне снилось, что я, безработный, вербуюсь на рубку сахарного тростника на Кубе. И там, на кубинских сахарных плантациях, буду, сдыхая от ностальгии, слушать московскую радиостанцию «Голос Родины»…

… Легкие шаги босых ног послышались у меня за спиной. Я оглянулся. Лариса – в одном халате – вышла из спальни, подошла ко мне и взяла сигарету из пачки, которая лежала на подоконнике.