Попаданец. Барон Ульрих - Сергей Мельник

— Да, семейка у них вся с головой не дружит. — Трим вроде как постарше был и наверняка в свое время пересекался с Нафалем фон Когдейром. — Случай, конечно, что им жизнь перевернул, препаршивейший вышел, но ведь не повод же это, чтоб зверем до конца жизни на всех кидаться?

— Это ты про Мекту? — набив рот, спросил Рамус.

— Угу. — Трим разлил по кружкам пиво. — Все их беды оттуда. Ты в курсе той истории, Улич?

— Ага. — Да уж, кто, как не я, сейчас в курсе тех событий? Правда, об этом рассказывать парням не стоит. — Жалко его даже как-то. Может, если б не его папочка придурочный, нормальный бы парень был? Вместе бы пиво пили, рыбку ели, вот в парилочке бы с нами сидел, а не торговался, как купчина прожженный, за войну.

— Вот то ж! — поддержали меня парни, стукаясь кружками. — Вот скажи нам, Улич, по совести ну неужто мы много просим?

— Да нет вроде, все по чину да с толком, — покивал я, тоже отпив пару глоточков за компанию.

— Все-таки хороший ты парень, Улич. — Рамус приобнял меня, уже, видимо, слегка окосев от выпитого. — Ты в следующий раз, как захочешь кому войну какую устроить, напрямую к нам обращайся, без всяких там крепостей, ладно?

— Хех! — Я помахал рыбкой. — Вы бы видели, как нас ваш дед клюкой своей охаживал! Вот боевой перец! Так костил, так косточки перебирал!

— Да, дед когда-то лихой рубака был, — отсмеявшись, сказал Трим. — Он нас с Рамусом еще пацанами порол, как нашкодим. Силен был мужик, сдает, правда, в последнее время.

— За его здоровье, долгих лет ему жизни! — поднял я кружку.

— За здоровье! — поддержали меня братья.

«Наздоровкались» они в тот вечер, словами не передать, да еще и меня, мальчишку, слегка подболтали, я хоть и чисто символически, но тоже был веселенький. Ну и, как водится, потянуло на общение с женским полом, есть у нас мужиков старинная традиция: «Выпил? Немедленно признайся кому-нибудь в любви!» Обязательное условие — утром про это даже не вспомнить.

— Парни, я вас умоляю, только не к баронессе фон Каус! — Рамус закинул меня себе на шею, а Трим, пошатываясь, пер какую-то балалайку местечкового пошива, уверяя меня, что играет на ней как бог. — Прирежет, как пить дать! Парни, одумайтесь!

В простынях, как римляне в тогах, наши благородия под вечер выползли из бани, ища общения. На свою голову я поддержал их пробудившуюся страсть к песнопениям, исполнив на бис пару раз «Очи черные», с запозданием понял, что разбудил в них нездоровую тягу к приключениям, с ходу смекнув, кому в замке можно адресовать фразу: «Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные». Да, только южанка Лесса подходила к этой песне.

— Парни, поворачиваем назад, она так мечом фьють-фьють, что мало не покажется. — Сидя на шее покачивающегося Рамуса, я все еще безнадежно пытался прикрыть свой тощий зад простынкой.

— Не сцать! — Твою дивизию, даже сквозь время и пространство мужики пронесли эту присказку всех приключений и неприятностей. Трим, стукая балалайкой по ступенькам, ущипнул какую-то служанку за зад, уже пятую или шестую по счету. — Мы все понимаем, правда, Рамус?

— А то! — отозвался мой Боливар. — Мы-то сразу все поняли!

— Вы бы меня просветили, чтоб и я понял. — Я учтиво и успокаивающе кивал каждой взвизгнувшей девице, до которой смог дотянуться гогочущий Трим.

— Это — любовь, барон! — воскликнул Рамус, стукнув меня при входе в двери головой о верхнюю притолоку. Мало того что высокий сам, так он еще пьян в дымину, с ужасом я подумал еще, наверно, о десятках трех, может, четырех дверных проемов, ожидающих впереди.

— Какая еще любовь? — Я растирал ушибленный лоб.

— Большая! — Рамус.

— Настоящая! — Трим.

— Ты втюрился по самое «не могу» в нее! — Оба гоготали.

— Уж мы-то знаем. — Рамус.

— А то, все понимаем! — Трим.

Дальше они заплетающимися языками поведали мне политику партии по вопросу взаимовыручки со стороны старших опытных товарищей, всегда готовых просветить молодежь на нелегком любовном фронте.

— Ты, если че не знаешь, спрашивай. — Трим отвлекся от прислуги, бренча своим музыкальным инструментом, видимо, после пары лестничных пролетов тот нуждался в легкой настройке.

— Да, спрашивай, потому как мы тебя только до постели доведем, дальше — сам! — залился смехом Рамус, тут же поддерживаемый братцем.

Вот кони, ну надо же было им пива так налакаться, хотя стоит отдать им должное, в каждом, наверно, литра по четыре сидит, а то и больше, с утра, считай, квасят. Взять да шваркнуть обоих кулаками воздушными и свалить по-тихому? Нет, стыдно, вроде вместе сидели, братались, друзья-товарищи вроде как. Вот же незадача, придется песни петь баронессе, если та, конечно, не поубивает нас ко всем чертям.

В общем, долго ли коротко, но пока я уворачивался от дверных косяков и свечных люстр, братцы, поплутав по коридорам, доставили меня к запертым дверям комнаты. Как истинный аристократ, Трим, все еще бренча на своем инструменте, стукнул ногой в запертую дверь.

— Кто там? — послышался с той стороны испуганный голос. — Подите прочь, я никого не жду!

— Открывай, прекрасноглазая! — заорал, казалось, на весь замок Рамус.

— Пришел воздыхатель твой ненаглядный! — заорал ему в тон Трим. — Будем сейчас в любви тебе признаваться!

— Пошли вон, пьянь поганая! — тут же пришел ответ с той стороны.

— Что она сказала? — задумчиво осведомился у своего брата Трим.

— Кокетничать изволят, — с высоты своего опыта веско высказался Рамус. — Флиртует с нами, понимаешь ли.

— А-а-а! — воскликнул просвещенный Трим, со всей дури вмазав ногой в дверь. — Открывай сейчас же! Не ставь у любви на дороге заслонов!

— Парни, спокойней, дама стесняется, — попытался я охладить их пыл.

— На то она и дама! — тут же поучительно ответил мне Рамус.

— Угу! — поддержал его Трим, разбегаясь и впечатываясь плечом в дверь, снося одну из створок напрочь и вваливаясь внутрь со страшным грохотом. — Им на роду написано стесняться!

Ох ты ж боже мой! Я схватился за голову, вот это номер мы тут отчебучили, вот это братцы дают жару! Ну и влетит мне от моего женского коллектива с сэром Дако во главе! Рамус, стукнув меня еще раз о притолоку, протиснулся бочком внутрь апартаментов, где на полу все еще возился оглушенный братец, при этом моя простынка зацепилась за один из торчащих гвоздей. Крак! Порвалась простынка, сходя с моего торса, и белым знаменем повисла на косяке, оголяя меня, Аполлона, со всех сторон.

Бедная баронесса предстала перед нами практически во всей красе. Похоже, она сама недавно принимала ванну, так как стояла посредине комнаты, прикрываясь коротеньким полотенцем, из-за которого были видны только ее перепуганные громадные глаза сверху и две красивые стройные ножки снизу, а также сквозь мокрую ткань — два обвода довольно увесистых, судя по всему, кругляшей груди.