Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

нечего. Виктору Игоревичу было девятнадцать лет. Тогда все женщины для него были на одно лицо, и он всех любил. Вместе прожили двадцать пять дней, копейка в копейку, и разбежались тут же, забыв о существовании друг друга.

Второй брак был более длительным. Развелись по обоюдному согласию, хотя друзья говорили, что он жену бросил. Не знали они Ирину, она была не из тех, кого бросают. Женщина она была язвительная, разумом быстра и при этом необычайно ленива. В отсутствие мужа Ирина целыми днями валялась на диване с детективом в руках, а за час до прихода мужа занимала вертикальное положение и начинала стремительно наводить порядок в доме. И вот супруг появляется, в квартире формальная чистота, а на плите аппетитно булькает в кастрюле какое‑то варево. Все как в лучших домах!

Но Ирина не учла, что физик–теоретик может позволить себе не отсиживать в институте от сих до сих. Виктор взял манеру являться домой в неурочное время. Заваленная грязной посудой раковина и дикий беспорядок в комнатах, словно после обыска, приводил хозяина дома в состояние прострации. Он не мог сесть работать, а потому начинал ругаться с женой и разгребать эти авгиевы конюшни. А тут еще случилось… В общем, Ирина его застала… был страшный скандал, и она вернулась к своему прежнему мужу.

Марине он достался уже с гипертонией, битый жизнью, половина волос на голове осталась на чьих‑то подушках. А… что об этом говорить. Было время…

Кандидатскую он защитил играючи. Впрочем, кандидатская — это только пропуск в науку, это сообщение высокой комиссии, что ты разобрался в данной конкретной теме и теперь претендуешь заниматься физикой самостоятельно. И он приступил к этому, засучив рукава. Порукой успеха была уверенность не только в себе самом, но и во всем клане физиков. "Что‑то лирики в загоне, что‑то физики в почете"… А как же? Именно физики творят историю, они самые–самые, они аристократы духа и авантюристы, эдакие мушкетеры короля!

И только много позднее пришло осмысление. Общество наградило физиков лавровыми венками и дало первые ряды в партере не за красивые глаза и высокий ум, и не за гуманную идею прогресса, проводником которого они себя мнили, а за то, что все они — чванливые теоретики и неутомимые экспериментаторы, были всего лишь солдатами невидимого фронта, воинами экстракласса огромной Советской Армии, готовой воевать со всем миром. Не лирики тогда были нужны, а ракеты, ракеты и еще раз ракеты (как в нашем сознании завязла эта ленинская триада: это, это и еще раз это!). А без физики какое же вооружение?

Но тогда об этом не думалось. Избранники, они были приобщены к тайне мироздания, они умели видеть особую красоту в коряво написанной формуле и в изгибистой кривой, они часами, сутками могли взахлеб говорить об электронном спектре твердых тел, или про сверхтекучесть, или про гармонию низких температур, и жены уходили на цыпочках, закрывали плотно дверь и шептали благоговейно: работают…

При этом широкость во взглядах необычайная, стиль в одежде самый демократический: джинсы, свитерок–самовяз, куртка, которую носили три, пять сезонов. Светило физики академик Леонтович вообще ходил читать лекции в подшитых валенках, и модники от науки, бывали и у них, у небожителей, слабости, умудрялись доставать изъеденные молью пимы и щеголять в них в институтских коридорах.

Еще не были забыты сталинские времена, когда все иностранные научные журналы были украшены грифом "секретно" и были доступны только избранным. А в благое время оттепели можно было пойти в Ленинку и заказать любой иностранный журнал по дисциплине — читай–не хочу! И они читали, и не только научную литературу. Книжный голод рождает инстинктивное желание его утолить. "Мастер и Маргарита" — первая часть опубликована в декабрьском номере "Москвы" 65 года, а вторая уже в следующем — 66–м. Ради второй части романа платали за всю годовую подписку. Но кто тогда считал деньги? Они‑то как раз были, товара не было. А здесь появился такой "товар"! Еще, конечно, толстые журналы, "Новый мир" — певец призрачной свободы. Всё читали и Платонова, и Солженицына, но истинным любителем научной братии были братья Стругацкие, которые заманивали сюжетом, и при этом решали глобальные задачи мироздания и гуманизма.

Все это верхушка айсберга, но был еще и самиздат. Молодым не объяснишь, как доставали тогда книги. Магазинные полки были пусты, нужное, вожделенное покупали из‑под полы, переплачивая втрое. А самиздат по блату не купишь, его распространяли только среди своих. Хотя и свои могли настучать. Ведь подумать только — чтение книг имело опасный, подпольный характер, и самый средний человек, эдакая мышь серая, уже мог ощущать себя героем. И ощущали…

В понятие самиздата входили не только отпечатанные на машинке тексты и фотографии страниц, но изданные за границей журналы, "Континент" или "Эхо", и компактные маленькие книжечки, которые привозили из‑за бугра. Тут тебе и "Лолита", и Лимоновский "Эдичка", и трактат по экономике социализма. Слепые машинописные тексты читать было трудно, но продирались, главное — достать. И случались заковыки. Например, "Улисса" Виктор Игоревич читал в переводе с немецкого — четвертый машинописный экземпляр — пухлая папка вмещала кое‑как сложенные, обмахренными по краям страницы. Как известно, Джойс писал по–английски. Значит, нашелся энтузиаст, который привез из Германии переведенный там роман, а потом дома в тиши создал русский вариант. Неплохой, кстати, был перевод, вопрос только, что потерял автор при двойной переплавке. Ладно, не в этом дело. Главное, что ты хотел прочитать "Улисса" и прочел, прорубил дыру в железном занавесе и приобщился к мировой культуре.

Романы на фотобумаге упаковывались в черные пакеты. При фотопечатании брака тоже было достаточно, но и в этом была своя романтика. Виктор Игоревич на всю жизнь запомнил, как читал "Приглашение на казнь". Вначале ужасно раздражали смазанные при фотокопировании последние абзацы, последнюю строку вообще нельзя было прочитать. Потом он вошел во вкус и печатный брак стал воспринимать как задумку автора, как некий код, мол, додумывай сам. Эдакий авангард в прозе. Потом он перечитал набоковский роман в нормальном издании и несколько разочаровался. Роман по–прежнему был замечательный, но тайна исчезла.

Ну и еще, конечно, туризм. Вы не позволяете нам увидеть мир, но дома тоже есть где развернуться, тут тебе и Арал, и Урал, и Байкал, и Самарканд, и славный красавец Эрцог. Катались на лыжах, натирали мозоли на плечах неподъемными рюкзаками, месили байдарочными веслами водицу и пели. Эдак знаете, костерок догорает, угли раскаленные, гитара уже охрипла, а певец только в раж вошел. В каждом походе мимолетный, такой приятный…