Моя война с 1941 по 1945 - Алексей Фёдоров

– Если ты не хочешь жить во Франции, поедем в другую страну, лучше в колониальную, в Конго например. Купим плантацию и будем жить в чудесном саду, – предлагала она.

– Воображаю себя плантатором! – усмехался я, представив себя в пробковом шлеме, шортах и рубашке с короткими рукавами. – Нет, это не для меня. Только в Россию.

Мы долго молчали. Я чувствовал, что Женю нельзя сейчас тревожить и сбивать с хода мыслей, а она о чём-то глубоко задумывалась.

– Хорошо, я согласна. Поедем в твою Россию, она какая-то особая, самая передовая в социальном отношении. Я постараюсь привыкнуть к вашим условиям жизни. А твоего Саньку возьмём к себе. Я буду с ним заниматься.

И стала мечтать вслух, как она будет воспитывать незнакомого ей Саньку.

Да, она решилась ехать в незнакомую ей Россию, и мы пошли в советское консульство, чтобы выяснить условия переезда.

По дороге зашли в Нотр-Дам, где Женя, встав на колени, долго молилась.

Нас принял сам консул Гузовский, внимательно выслушал и сказал:

– Я не вижу, что может воспрепятствовать вашему браку. Если вы любите друг друга – Бог вам в помощь, никто не против вашего союза. Вот только оформить это надо в СССР. Оформленный не в нашей стране брак не считается действительным. Вам, товарищ Фёдоров, надо быстрее ехать в Советский Союз и устраивать свои дела, а вам, мадам Дешан, нужно подать заявление с просьбой о принятии в советское гражданство.

Сволочь! Он обманул нас. По возвращении на Родину я узнал, что приезд Жени в нашу страну со мной был бы возможен, если бы у нас был оформлен брак во Франции, а так, извините, у неё не было никаких прав на проживание в Советском Союзе. Не отказывая в получении советского паспорта категорически, оформление советского гражданства интриган Гузовский поставил в зависимость от согласия Жени работать на нашу разведку.

Она, конечно, отказалась и позже пыталась приехать к нам в составе нового французского посольства, но при просмотре списков в министерстве иностранных дел Франции фамилию Жени вычеркнули за связь с советским офицером.

Увы, брак не состоялся, и пути наши разошлись. Встреча с Женей в 1960 году не произвела на меня особого впечатления. Я уже был женат, имел маленького сына. Но Женя, хотя и была замужем, предлагала возобновить старые отношения вплоть до брака, но я отказался.

Мои дети, читая эти записки, могут подумать, что я поступал нечестно по отношению к Санькиной матери. Но это не так. Тот, кто знал в ту пору его мать, понял бы, что её поведение давало мне весомые основания для моей свободы от всех обязательств перед ней еще в 1939 году. Но не хочу вдаваться в подробности наших отношений.

Остановлюсь ещё на некоторых моментах парижской жизни.

Витя познакомила меня и с другими своими родственниками: Тата – женщина лет 50 и её муж (забыл имя), тоже примерно этих лет, художник. Промышляли они раскраской и продажей носовых и головных платков. В то время это была довольно прибыльная работа, ибо в войну легкая промышленность влачила жалкое существование. Муж Таты – человек хорошо образованный, прекрасно знавший французское искусство, особенно архитектуру. Он устраивал мне экскурсии по Парижу, возил в Версаль. Благодаря ему, я увидел «Лувр», собор Парижской Богоматери (Нотр-Дам), «Пантеон», «Инвалиды» и прочие известные архитектурные сооружения и музеи. Он показал дом доктора Гильома – изобретателя гильотины, помещение, где была типография Марата, улицу Кота, который удит рыбу. Шириною метра в полтора, эта улица выходила прямо на берег Сены и была знаменита тем, что в XV–XVI веках она служила местом сведения счётов мушкетёров и других дуэлянтов.

По злачным местам мой добрый гид меня не водил: показывал только художественные ценности. Дома у них я был раза три, один раз с Валерием, у которого с Витей завязался короткий роман.

Приехав в 1960 году в Париж, я навестил эту семью. Они жили в той же квартире, но в одной комнате, а остальные две или три были заперты. Оба сильно постарели – задавила бедность: на творчество художников-кустарей уже не было спроса.

Кто-то познакомил меня с адмиралом Иваном Анатольевичем Кононовым. Это был делец, хоть в его конторе и стояли макеты «Нормандии» всех размеров из разных материалов, что говорило о его участии в проектировании этого суперлайнера (действительно, он имел подряд на крупные проектные работы, которые осуществляли два русских инженера – Петров и ещё кто-то). Но в то время Кононов зарабатывал деньги спекуляцией и делами, скажем так, не вполне праведными. Он предложил мне возглавить караван грузовиков, на которых из-под Бордо в Париж везли коньяк. Продажа этого напитка тогда была запрещена – он шёл только на экспорт за валюту. Я должен был надеть советскую военную форму и сидеть на первом грузовике, с бумагой из военной миссии СССР о том, что груз направляется в её распоряжение. Мне обещали пять миллионов франков. Я отказался, хотя в то время не видел в подобных аферах греха. Деньги тогда «делали» все кому не лень. И самыми разными способами. Но я не хотел связываться с Кононовым.

А деньги пытались добывать и бывшие советские военнопленные. Вот каким образом.

Владельцы французских предприятий, сотрудничавшие с немцами и пользовавшиеся трудом военнопленных, ради собственной реабилитации перевели в государственный банк очень крупную сумму (называли два миллиарда франков) для оплаты использованного во время войны труда заключённых. Узнав об этом, бывшие пленяги, которых тогда в Париже было немало, решили на этом поживиться.

Сначала это делалось просто: приезжает в банк предприимчивый пленяга, захватив с собой не менее предприимчивого эмигранта. Вместе они составляют список фиктивной команды, работавшей на N-ском предприятии с такого-то по такое-то время. Пленяга расписывается как бригадир, получает солидную сумму, делится с эмигрантом и до свиданья – разбежались.

Денег получали много – от сотен тысяч до миллионов франков!

Вскоре французы-предприниматели поняли, что их обманывают, и потребовали, чтобы для получения денег представлялись «аусвайсы» (прописка на предприятии) и список, заверенный советской военной миссией.

А вот тогда и мы, бывшие партизаны, узнали об этом «золотом мешке». Будучи безденежными, мы тоже решили попытать счастья. Заказали у гравёра немецкий штамп с орлом для «аусвайсов», в типографии – бланки по образцам трёх предприятий, купили несколько сот фотокарточек французов необходимого образца. В капиталистической стране за деньги всё можно купить. Составили список, двое суток занимались «аусвайсами» (трое ребят и две девчонки).

Со списком в нашу военную миссию пошли я и Сашка Красин (о нём позже). Там попытались наложить лапу на ту часть двух миллиардов, которая приходилась на русских пленяг. Сидевшие в миссии военные заявили французскому правительству, что они сами распределят эти деньги. Но не тут-то было. Они забыли, что в капиталистическом мире существуют владелец предприятия и рабочих рук. Государство не регулирует или почти не регулирует их денежные взаимоотношения. Если капиталисты-коллаборационисты попросили государственный банк произвести расчёты с работающими, то это их дело, но передавать частные деньги военным руководителям чужой страны права государство не имеет.