Утопия XIX века. Проекты рая - Эдвард Беллами

Тут я вдруг вспомнил названную Диком дату и запнулся в смущении. Любознательный ткач не заметил моего замешательства и, словно сознавая, что нарушает правила хорошего тона, поспешил спросить:

– Но скажите, сколько же вам лет?

Дик и хорошенькая девушка расхохотались, как бы стараясь оправдать этот вопрос эксцентричностью Роберта.

– Перестань, Боб, – все еще смеясь, сказал Дик. – Не годится так допрашивать гостя. От великого ученья ты поглупел. Ты напоминаешь мне радикально мыслящих сапожников в нелепых старых романах, которые, по словам авторов, готовы были уничтожить всякую учтивость, признавая только утилитарное образование. Я начинаю думать, что ты так забил себе голову математикой и так зарылся в идиотские старые книги по политической экономии – ха-ха! – что совсем забыл, как надо себя вести. Тебе и вправду пора взяться за какой-нибудь физический труд на свежем воздухе, чтобы ветер сдул паутину с твоих мозгов!

Ткач только добродушно рассмеялся в ответ, а девушка подошла к нему, потрепала его по щеке и сказала со смехом:

– Бедный малый, таким уж он родился!

Я был немного озадачен, но тоже рассмеялся – отчасти за компанию, отчасти потому, что их спокойная веселость и добродушие доставляли мне большое удовольствие. И, прежде чем Роберт успел придумать слова извинения, я сказал:

– Соседи (я перенял у них это слово), я ни сколько не возражаю против ваших вопросов, когда я в состоянии ответить на них. Расспрашивайте меня сколько угодно, это мне только приятно. Если хотите, я расскажу вам все, что знаю об Эппингском лесе со времен моего детства. А что до моего возраста, то я ведь не хорошенькая женщина, так почему бы мне не сказать вам, что мне почти пятьдесят шесть лет.

Несмотря на недавнюю проповедь о хороших манерах, ткач не мог удержаться от возгласа «вот так так!». Остальных его непосредственность так насмешила, что веселая улыбка заиграла на всех лицах, хотя, вежливости ради, они старались удержаться от смеха, между тем как я поглядывал то на одного, то на другого с некоторым замешательством и наконец спросил:

– Скажите мне, в чем дело? Я хочу знать. Пожалуйста, смейтесь, но скажите!

Воспользовавшись приглашением, они рассмеялись, и я счел за лучшее к ним присоединиться. Наконец хорошенькая девушка ласково сказала:

– Что поделаешь, он грубоват, бедняга! Но я могу объяснить вам, что кажется ему странным: вы выглядите гораздо старше своих лет. В этом, конечно, нет ничего удивительного, раз вы, по вашим словам, так много путешествовали, и притом в нецивилизованных странах. Говорят – и в справедливости этого можно не сомневаться, – что человек быстро стареет, если он окружен людьми, которым живется плохо. Говорят также, что юг Англии благоприятствует сохранению молодости. Как вы думаете, сколько лет мне? – прибавила она, слегка покраснев.

– Что же, – сказал я, – говорят, женщине столько лет, на сколько она выглядит. Не желая обидеть вас или польстить, я дал бы вам лет двадцать.

Она весело рассмеялась и сказала:

– Так мне и надо за то, что я напрашиваюсь на комплименты! Теперь придется открыть вам правду: мне сорок два года.

Я вытаращил на нее глаза, снова вызвав этим ее мелодичный смех. Но я мог смотреть на нее сколько угодно и не заметил бы на ее лице ни единой морщинки. Кожа у нее была гладкая, как слоновая кость, щеки округлые и полные, губы алые, как те розы, которые она нам принесла. Ее прекрасные, обнаженные для работы, руки были сильны и точно изваяны от плеча до кисти. Она зарделась под моим взглядом, хотя было ясно, что она принимает меня за восьмидесятилетнего старика. Чтобы покончить с этой маленькой неловкостью, я сказал:

– Вот видите, старая пословица права. Я напрасно позволил вам вызвать меня на такой нескромный вопрос.

Она опять засмеялась.

– Ну, дети мои, старые и молодые, – сказала она, – я должна браться за работу. Нам сейчас предстоит много дела, и я хочу поскорее с ним справиться: вчера я начала одну интересную старую книгу, которую хочу почитать и сегодня. Итак, до свиданья!

Она махнула нам рукой и легкой походкой пошла по залу, унося с собой (как сказал Вальтер Скотт) часть солнца с нашего стола.

– Ну, гость, – обратился ко мне Дик, когда она ушла, – не желаете ли вы задать вопрос-другой нашему другу? Теперь ваша очередь!

– Я буду очень рад ответить вам, – отозвался ткач.

– Мои вопросы не будут особенно трудны, сэр. Я слыхал, что вы ткач, и хотел бы расспросить вас об этом ремесле, так как интересуюсь или, вернее, интересовался им.

– Боюсь, что не смогу быть вам очень полезен в этом вопросе! – сказал он. – Я выполняю самую обыкновенную, механическую работу, и, в сущности, я простой ремесленник, не то что Дик. Но, помимо работы на ткацком станке, я занимаюсь немного типографским набором и печатанием, хотя мало сведущ в новейших печатных машинах. Впрочем, типографское дело начинает отмирать, так же как чрезмерное увлечение выпуском книг, и мне пришлось обратиться к другому занятию, к которому я склонен: я взялся за математику. Кроме того, я пишу нечто вроде археологических заметок по истории быта конца девятнадцатого века. Главным образом для того, чтобы дать картину страны перед началом Борьбы. Вот почему я и спросил у вас об Эппингском лесе. Признаюсь, вы меня обескуражили, хотя ваши сведения были очень интересны. Мы с вами еще побеседуем, когда уйдет Дик. Я знаю, он считает меня книжным червем и презирает за неловкость в физической работе. Так уж повелось в наше время. Из прочитанных мною книг девятнадцатого века (а я прочел их немало) мне ясно, что это своего рода возмездие за глупость тех дней, когда презирали того, у кого были ловкие руки. Однако, дружище Дик, как говорится: Ne quid nimis![28] Не пересаливай!

– Ну вот еще, – возразил Дик, – разве я такой? Разве я не самый терпимый человек на свете, всегда довольный, пока ты не пристанешь ко мне, требуя, чтобы я тоже изучал математику или новую твою науку – эстетику. А ведь ты только мешаешь мне заниматься эстетикой практически, когда я беру в руки пластинку золота или стали и пускаю в ход паяльник и свой излюбленный молоточек!.. Эй! Вот идет сюда другой любитель задавать вопросы. Бедный наш гость! Ну, Боб, ты теперь должен помочь мне защитить его. Сюда, Боффин! – крикнул он, помолчав. – Сюда, если мы тебе так уж нужны!

Я взглянул через плечо и увидел что-то блестящее и сверкающее в лучах солнца, падавших в вестибюль. Тогда я повернулся и разглядел великолепную фигуру, которая медленно приближалась к нам по каменным плитам. Одежда этого человека была красиво и богато расшита золотом, и солнце играло на ней, как на золотых латах. Сам он был высок, темноволос и необыкновенно красив. И хотя лицо у него было такое же приветливое, как и у остальных моих друзей, в его движениях сквозила некоторая надменность, свойственная очень красивым людям, – равно мужчинам и женщинам. Он подошел и с улыбкой сел за наш стол, вытянув длинные ноги и свесив руку через спинку стула в свободной, грациозной позе, без тени аффектации, как это свойственно высоким и хорошо сложенным людям. Этот мужчина в цвете лет имел вид счастливого ребенка, которому только что подарили новую игрушку.