Клоун Шалимар - Салман Рушди

Шестьсот тысяч индийских солдат было расквартировано в Кашмире, однако погромам и гонениям никто не препятствовал. Как это могло случиться? Триста тысяч живых душ оказалось в Джамму без крыши над головой, без средств к существованию, и в течение долгих месяцев правительство не обеспечивало их ни жильем, ни питанием, оно даже не проводило регистрации. Как такое могло произойти? Лагеря беженцев все же были созданы, но остаться там разрешили лишь шести тысячам семей, остальных выкинули из штата, бросили на произвол судьбы, и они потонули в общей массе нищих и обездоленных. Как такое могло случиться? Лагеря в Пуркху, Мутхи, в Мишравалле и Наготре были устроены по берегам и в сухих руслах протоков, которые во время таяния снегов наполнялись водой, и вскоре эти места оказались затоплены. Как такое могло случиться? Министры произносили громкие речи с осуждением этнических чисток, а местные чиновники в переписке называли происходящее «внутренней миграцией», совершаемой добровольно. Как могло быть такое? Палатки для беженцев никто не проверял, и когда пошли дожди, обнаружилось, что все они протекают, — почему такое произошло? Почему текли даже однокомнатные домики, заменившие собой палатки? Почему во многих лагерях на триста человек приходилось всего по одной комнате для мытья? Почему в аптечках первой помощи отсутствовали простейшие лекарства? Почему люди тысячами умирали от недостатка пищи?! Почему пять тысяч беженцев погибли от перегрева, от сырости, от укусов змей, от желудочно-кишечных заболеваний, от желтой лихорадки, диабета и почечных колик, от туберкулеза и психоневрозов — и ни разу в этих лагерях не проводилось диспансеризации! Почему кашмирских хинду попросту бросили в этих лагерях? Индийская армия и мусульманские боевики бились за обладание истерзанной, залитой кровью Долиной, а эти люди мечтали о возвращении домой и умирали с этой мечтой, а потом умирала и сама мечта, так что они не могли даже умереть с мечтой. Почему такое стало возможно? Почему, почему, почему…

Она знала, где он, — на севере, со Стальным Муллой, у самой линии контроля. Он был членом отряда «стальных коммандос». Она знала, что он делал. Он убивал людей. Он убивал время. Он убивал всех подряд, чтобы скорее настал тот час, когда он сможет убить ее. Во всех совершенных им убийствах она винила себя.

— Приходи скорее и делай свое дело, — говорила она ему. — Возвращайся, я освобождаю тебя от данного отцам обещания. Папа прав: ни ему ни мне уже не для чего жить. Приходи и сверши то, что тебе столь необходимо, что тебе не дает покоя. А я… У меня никого нет, кроме тебя и отца, кроме твоей ненависти и его любви, но его любовь погибла, потому что он утратил веру в нее. Его картина мира разбилась, а когда пропадает картина мира, человек становится сам не свой. Вот и папа немножко не в себе. Говорит, что скоро наступит конец света, потому что яблоки в его садах стали горькие на вкус. Говорит, что земля содрогается, и стал верить в сказки про змей, которые рассказывала жена сарпанча; стал верить, что гигантские змеи скоро проснутся, выползут на поверхность и из отвращения к людям закусают всех досмерти. И тогда на Долину опустится покой, змеиный покой, недоступный человеку. Говорит, что земля пропиталась кровью, что скоро она не выдержит и разверзнется у нас под ногами. Говорит, что горы вздыбятся вокруг нас и устремятся ввысь, к небесам и Долины не станет, и поделом нам потому что мы не заслужили подобную красоту, — нам ее доверили, а мы не сумели ее сохранить. Я говорю, мы такие, какие есть, и поступаем, как можем. Я не горжусь собой, я просто существо, которое еще живет и дышит, и если завтра я перестану жить и дышать, то это никого не тронет — кроме одного человека. Да-да, несмотря ни на что, хоть всего лишь на миг, но его это затронет. Так что приходи, когда хочешь. Я жду. Я больше не держусь за жизнь.

— Все, что я делаю, приближает меня к тебе и к нему. Мой каждый удар — тебе и ему. Предводители наши несут смерть во славу Аллаха и во имя Пакистана, я же убиваю, потому что я и есть сама Смерть. Ждать осталось недолго, — был ответ.

Для Хамирдева Сурьявана Качхвахи активное задействование вооруженных сил сулило новые перспективы. Прикрыв глаза, он выстраивал возможные стратегические ходы. Армейские уже наладили связи с потенциальными перебежчиками, и, когда потребуется, их по-тихому можно будет использовать для уничтожения врага изнутри. Труп боевика можно будет переодеть в военную форму противной стороны и подкинуть с оружием в руках в любой дом. Затем исполнитель скроется, индийские солдаты окружат дом, изрешетят пулями уже убитых, чтобы люди думали, будто их защищают. Если хозяин дома или кто-либо из его семейства заупрямится и станет твердить, будто никто на них не нападал, то их легко можно будет обвинить в укрывательстве, и возмездие не заставит себя долго ждать, так что можно быть уверенным, что желающие протестовать навряд ли появятся. В подобной схеме действий Хамирдев находил особую красоту, даже элегантность. Ему пришла в голову светлая мысль: может, стоит испробовать эту схему с перебежчиками в роли убийц на других нежелательных элементах, например на журналистах или на борцах за права человека? Отсутствие практики подобных операций имело свои плюсы. Это следовало обмозговать особо. Со слабаками из «Объединенного национального фронта Кашмира» скоро будет покончено раз и навсегда. Генерал Качхваха презирал фундаменталистов всех мастей, но самое сильное отвращение у него вызывали националисты. Тоже мне, нашли себе божка — национализм! Люди скоро опомнятся — кому охота умирать неизвестно за что! Репрессивные меры уже возымели свое действие, скоро две основные фракции пойдут на мировую. Ясин Малик и Эманулла Хан — оба сломаются, заработают неофициальные каналы, и соглашение будет достигнуто — не сейчас, так через месяц, не в этом году, так в следующем. Он может себе позволить роскошь выжидания. Он прижмет им яйца и заставит молить о пощаде. Из-за снеговых вершин до него долетела весточка, что служба внутренней безопасности Пакистана разделяет его мнение относительно деятелей «Фронта». Им уже сократили дотации, и деньги теперь попадают в руки хизбовцев. Их стало много — около десяти тысяч, они превратились в серьезную силу, а Хамирдев силу уважал. Он мог и презирать, и уважать одновременно — с этим у него никогда проблем не было. Соперничество во вражеском лагере было ему на руку. Уже имел место случай, когда один из командиров «Фронта» был убит хизбовцем. Как только с «Фронтом» будет покончено, остальные начнут грызться между собой, уж он-то об этом позаботится. «Харкаты», «лашкары», — он до них до всех доберется, в том числе и до грозного стального муллы Булбула Факха. Скоро все они окажутся у него под прицелом.

После ухода за горы невидимого командира Дара руководство его группой истребителей взял на себя Анис Номан. Героями Аниса были кубинец Че Гевара и никарагуанская группа FSLN. Он даже одевался под латиноамериканца: на боевую операцию ходил в берете, в полевой форме латинос, в высоких черных сапогах и требовал, чтобы его называли, как и известного сандиниста, — Команданте Зеро. Однако его подчиненные относились к нему с меньшим трепетом, чем ему хотелось бы, и называли его Беби Че. Непосредственно после начала мятежа в Кашмире его искусство в изготовлении мин позволило добиться заметных успехов в подрыве военных конвоев, и отряд Беби Че приобрел известность. Слух о нем достиг ушей генерала Качхвахи, и хотя полной уверенности в том, кто такой Беби Че, у военных не было, определенные подозрения по этому поводу имелись. Однако неоднократные предложения генерала устроить в Пачхигаме облаву с целью выявления подозрительных элементов раз за разом отклонялись администрацией: налет на селение народных певцов и актеров, на центр кулинарного искусства Кашмира вполне мог выплыть на первые страницы центральных газет и вызвать нежелательный резонанс. Даже будучи в отставке, Сардар Харбан Сингх сохранил влияние, достаточное для того, чтобы оберегать своего старого друга, сарпанча Пачхигама, так что Абдулла, несмотря на преклонный возраст и скрюченные руки, продолжал, как и прежде, служить защитой для своих односельчан.