Метро 2033. Обратный отсчет - Ринат Таштабанов

Но некому будет снять тело, и я не воскресну три дня спустя, как тот – уже позабытый нами – сын Бога…

Комель входит в заранее выдолбленное углубление. Толчок отдается нестерпимой болью. Капли крови падают, застывая алыми брызгами на снегу.

В этот момент я слышу женский крик, доносящийся из чрева спуска в Убежище:

– Нет! Нет! Что вы делаете, только не по животу!

Пронзительный визг сменяется глухими ударами.

В моих глазах темнеет, кровь пульсирует в висках. Это же Машенька! Дергаюсь изо всех сил, еще и еще, словно пытаясь сойти с креста. Мышцы и сухожилия едва не рвутся от натуги. Тщетно. Теперь я понимаю, зачем мне намертво прикрутили руки к брусу.

– Сука! – ору я Колесникову. – Мы же договорились!

– Я здесь Закон! – доносится из переговорного устройства. – Зачем нам теперь эта слепая, да еще с твоим ублюдком? Митяй! – Колесников кивает чистильщику. – Как договаривались. Только быстро!

Вижу, как из черноты прохода двое чистильщиков выволакивают Машу. Она кричит, сопротивляется, скользит ногами по снегу, а я, не в силах помешать, смотрю, как ее под восторженный крик выродков ставят на колени.

Шаря в пространстве рукой, она поднимает голову и, словно точно зная, где я нахожусь, смотрит мне в глаза, едва слышно, точно заклинание, шепча:

– Ты же обещал мне, ты же обещал мне…

Жгучие слезы текут по ее щекам. Капли застывают кристалликами льда. Кричать не могу, в горле стоит тугой ком. Если, как говорят, человеческие желания материальны, то под чистильщиками вот прямо сейчас должна разверзнуться земля, но, видимо, нас обманывали. Бойцы все так же стоят, лишь Митяй, как при замедленной съемке, извлекает из кобуры ПМ. Щелчок предохранителя возвращает ощущение реальности.

Машенька поворачивает голову, ее губы что-то беззвучно шепчут. Молитву? Не знаю, я давно позабыл, что такое вера, но сейчас я шепчу вместе с ней:

– Господи, если ты есть, услышь меня! Помоги!..

Грохот выстрела вместе с моим воплем уносится к небесам. Машулька, схватившись за простреленный живот, валится в снег. Под ней растекается лужа крови. Корчась, она беззвучно кричит широко раззявленным ртом и обмякает, вперясь в меня изумрудами глаз.

Чистильщики смотрят на меня. Кажется, я могу различить их лица, скрытые за тупыми рылами масок противогазов. Стекла похожи на огромные пустые глаза. Представляю, что это – черепа внезапно оживших мертвецов, застывших в ожидании агонии. До обостренного слуха доносится характерный стрекот дозиметра.

– Фон! Уходим! – слышится в быстро наступающей темноте. – Быстрее! Ему недолго осталось.

Чистильщики направляются к входу в Убежище.

В этот момент из-за облаков выныривает луна, заливая корпуса больницы мертвенным сиянием. Смотрю вниз, наблюдая, как призрачные тени, оглядываясь, исчезают под землей. Туда им и дорога.

– Скоро мы встретимся, любимая, – шепчу я, – уже скоро…

Ночь. Сквозь редкие облачные просветы виднеются блеклые огоньки звезд, которые напоминают мириады глаз, глядящих из пустоты на скованный льдом Подольск.

Город потерянных душ, чьи тени следуют за тобой. Стоит только высунуть нос из подземелья наружу, как ты заметишь их – призраков небытия, ожидающих, когда ты, все еще живой, присоединишься к ним, заняв свое законное место в нескончаемой череде познавших смерть…

Вдалеке высятся разрушенные здания. Заброшенные обелиски нового мира, они словно замерли в немом укоре, подпирая зазубренными костями стен серую хмарь небес. Пронизывающие порывы ледяного ветра жалобно поют заунывную песню. Неожиданно, в монотонный гул вплетается еще один звук – размеренные удары: тук… тук… тук… Точно некий древний страж, восстав из мертвых, ударяет в колотушку, отгоняя лихих людей.

Только откуда здесь взяться человеку?

Стук не прекращается, наоборот, он звучит все громче, словно заявляя: «Здесь живой!»

Но свидетелей нет. Только призраки видят, как по замерзшему руслу реки Пахры, опираясь на деревянный посох, скользя и спотыкаясь о неровности льда, медленно и осторожно бредет фигура, закутанная с ног до головы в серый, покрытый заплатками балахон.

За спиной у странника тяжелый арбалет. Кажется, что он несет крест, и лишь чуть изогнутые «плечи» оружия, стянутые тетивой толщиной в палец, свидетельствуют об истинном предназначении этой вещи – убивать.

Картина, словно вышедшая из далекого прошлого – ожившая гравюра с изображением странствующего воина.

Сгибаясь под порывами ледяного ветра, вытянув точно для защиты неестественно длинную руку вперед, путник внезапно замирает, едва где-то позади него слышится тихий вой.

Странник откидывает низко надвинутый капюшон. По горбатой спине змеятся длинные черные волосы. Из-под необычной, напоминающей средневековый шлем маски с противогазным фильтром доносится хриплое, надсадное дыхание.

Обратившись в слух, странник медленно поворачивает из стороны в сторону голову, точно пытаясь уловить малейшее возмущение в монотонном реве ледяного потока.

Секунды сливаются в минуты.

– Показалось, или?.. – растянутые, точно повисшие в пространстве слова уносит порыв ветра. Полы накидки взлетают вверх. Заслонив голову рукой, путник добавляет: – Видимо, показалось. Далеко они, след не взять.

В этот момент небеса пронзает заунывный вой. Странник вздрагивает, оправляет туго натянутую лямку арбалета. Его пальцы сами собой тянутся к колчану, закрепленному у пояса ремнем.

Вынув из него короткую стрелу, судя по ребристому сечению, изготовленную из арматурного прутка, путник смотрит на острый оголовок. В этот момент в котомке, переброшенной через плечо человека, что-то шевелится. Изнутри слышится тихое и недовольное ворчание.

– Я знаю, ты голоден, – говорит странник, вкладывая стрелу обратно в колчан. – Но, не сейчас, не время еще для тебя…

Он закатывает рукав накидки, распускает тесемку, связывающую горловину котомки, и осторожно, сантиметр за сантиметром, опускает внутрь ладонь.

Его рука рывком втягивается в мешок, словно кто-то находящийся внутри дергает человека (да и человека ли?) за пальцы. Из котомки доносится довольное урчание. Стенки выгибает дугой. Что-то, вцепившись в конечность, начинает подниматься все выше и выше.

Путник резко выдергивает руку наружу, едва успев затянуть горловину тесемкой. Из глубины мешка доносится звук, похожий на сдавленный плач.

– Шшш… успокойся, скоро я вдоволь накормлю тебя, – говорит странник. Его окровавленная пятерня легонько хлопает по котомке, – это судьба испытывает нас…

И точно в подтверждение слов, надрывный вой, терзающий душу мертвого города, повторяется. На этот раз он раздается гораздо ближе. Хриплый, подхваченный лающим многоголосьем, вой несется вдоль русла замерзшей реки.