«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 2 - Василий Васильевич Водовозов

В настоящее время все или почти все книжные магазины – Вольфа, Суворина, Карбасникова и других – заперты. Чтобы купить книгу, требуется особое разрешение. У кого? Толком этого никто не знает.

Лемке, редактор собрания сочинений Герцена, еще в 1917 г. прислал мне первые 8 томов своего издания526; любезно прислал и подписной лист на следующие тома. В настоящее время вышли 9‐й, 10‐й и 11‐й тома под его же редакцией, но уже не в его издании, а в каком-то большевистском527. Однако он мне сказал, что подписной билет сохраняет свою силу, только книги не присылают на дом, а нужно сходить в издательство Комиссариата просвещения: Фонтанка, 61. Туда отправилась моя жена и узнала, что там действительно получить книги можно, но только с разрешения, которое выдается в каком-то учреждении: Невский, дом бывший Зингера528. Она пошла туда. Но в тот день не изволил пожаловать секретарь, и потому разрешение получить было нельзя. Дня через два она пошла вновь, на этот раз застала и разрешение получила. Теперь надо идти на Фонтанку. И это теперь, когда трамваев, можно сказать, нет, а теми, которые есть, нельзя пользоваться вследствие их переполнения.

Она же была свидетельницей разговора в университете одного (незнакомого ей) студента с революционной «тройкой» (или «пятеркой»), заведующей раздачей хлеба и многими другими отраслями жизни студенчества.

– Мне нужно купить несколько книг. Без разрешения не продают, а кто даст разрешение, не говорят. Не вы ли?

Тройка была сконфужена: не знала, она ли может выдать подобное разрешение или нет, и обещала через несколько дней навести справку и дать ответ.

А между тем книги издаются разными большевичьими учреждениями, и сами эти учреждения ставят такие преграды к распространению собственных изданий.

Вчера моя жена встретилась с любопытной барышней, которая до некоторой степени довольна существующим режимом. Она иностранка, дочь очень богатого коммерсанта, владельца магазина на Невском. Вместе с тем курсистка. Родители ее, конечно, разорены, и в настоящее время она своей службой в столовой курсов является поддержкой семьи. К этому можно прибавить, что она недурна собой, видимо, знакома с флиртом, – теперь принуждена разливать суп грязной ложкой в грязные миски в грязной и вечером темной столовой. Казалось бы, налицо все условия для крайнего озлобления. В действительности – как раз наоборот.

– Говорят, что скоро иностранцам будет позволено выехать за границу; мои родители только об этом и говорят; а я не хочу, мне здесь хорошо.

– Как хорошо? Что вам здесь нравится?

– Да как вам сказать? Прежде поезжай на курсы не иначе как в автомобиле, с курсов – не иначе как в автомобиле, в гости – не иначе как с горничной; одна на улицу – ни-ни. А теперь я куда хочу, туда иду.

Таким образом, большевистский режим освободил ее от гнета буржуазно-аристократической домашней обстановки, и она этим довольна. Может быть, и тем, что она, вчера еще девчонка, может быть, любимая фарфоровая куколка, теперь опора семьи. При этом она не сделалась большевичкой, понимает и признает, что режим дурен и, говоря вообще, тяжел; но лично для нее работа не в тяжесть, а свобода от домашнего деспотизма оказалась достаточно сладкой, чтобы искупить другие недочеты режима.

Нужно заметить для объяснения, что служит она в столовой, где служащие воруют припасы вовсю. Соответственно и она охулки на руку не кладет и потому вовсе не страдает от того, что для нас, остальных, может быть, является главным бедствием режима, – от голода. Эти кражи стали настолько общими, что нравственного чувства они не коробят, как в гоголевские времена не коробила «благодарность», – и хорошенькая молоденькая барышня-курсистка, вероятно не чуждая разных общественных идей, преспокойно уносит домой целые караваи хлеба, мешки крупы, муки, картофеля и т. д.; вероятно, и ее отец, честный голландец-коммерсант, так же спокойно пользуется приносимым дочкой провиантом, как она его приносит. Но все-таки это довольство своей судьбой в наше время изумляет. Я счел нужным отметить его: это первый известный мне случай такого рода. Другие довольные, которых я встречал, это ленинцы или полу-ленинцы, сделавшие себе благодаря режиму действительную карьеру, а не заполучившие место вроде горничной в столовой, хотя бы и с возможностью воровать.

Сегодня узнал, что в Иваново-Вознесенске умер Вл[адимир] Матв[еевич] Гессен от сыпного тифа529. Очень жаль: крупная величина в науке и очень хороший человек. Смертей вообще много. Недавно, в течение месяца или двух, умерли Ходский, Иностранцев, Беклемишев и кто-то еще.

7 февраля 1920 г. Сегодня нам, служащим в архиве, выдали так называемые трудовые карточки, то есть карточки на трудовой обед и на дополнительную четверть фунта хлеба в день. Это великая милость: право есть обед в два блюда, из которых одно – общее для всех граждан всех категорий – суп без мяса, без масла, обыкновенно из одной капусты, а второе, специально свойственное «трудовым обедам», – довольно сытная каша. Итак, мы почти сравнены с пролетариями (конечно, не в хлебе, – хлеба тем дается куда больше). Слава богу, мы все очень рады, чуть не счастливы.

Но сколько возни с этими карточками! Надо их прикрепить в определенных столовых и кооперативах; для этого надо открепить ранее имевшиеся у нас другие, обычные карточки; нужно, чтобы карточки были скреплены различными печатями разных учреждений и подписями «промышленной тройки». Хлеб по новым карточкам выдается только в будни и только в дни, когда мы работали; поэтому на карточке штемпель должен ставиться каждый день. Поэтому нужно постоянно иметь эти карточки на руках, и фактически по ним не может получать никто посторонний (кроме сослуживца): нужно получать хлеб лично, простаивая по часу в хвосте. Вся эта система штемпелей и подписей настолько сложна, что усвоить ее не в состоянии не только я, но и наша архивная тройка, – и в первый раз она поставила штемпеля и подписи не так или не там, где следует, и в первый день по получении карточек и права на трудовой обед такового не получили. «Тройка» извинялась неопытностью, но обед так и пропал.

Все это требует целых дней беготни, отрываемой от службы, изнашивания сапожных подметок, мускулов и нервов. Ведь изумительная бестолковщина.

Кроме того, я, как профессор, получил ученый паек и с завтрашнего дня (если и тут не выйдет какого-либо недоразумения из‐за непоставленного штемпеля) буду получать 1½ фунта в день. Таким образом, на мою долю будет приходиться в будни 1¾ фунта (общегражданские ⅜ я теряю), в праздники 1½; на долю жены в будни