Росток - Георгий Арсентьевич Кныш

очень она внука жаждет заиметь...

Григорий был спокоен, когда все шло по плану, нервничал, когда что-то где-то заедало, и очень злился, когда работа совсем останавливалась. Тогда он доставал сигарету, уходил в дальний угол зала, садился на стул возле окна и устремлял свой взгляд на закудрявленные осокорями, ясенями и грабами крутые склоны Княжьей горы, будто в сплетениях ветвей и россыпи трепетных листьев скрывалось то, что он искал.

Впервые это случилось, когда они, казалось, завершили начальную стадию разработки системы. Петр Яковлевич, чтобы проверить их работу, попросил по входным и соответствующим им выходным сигналам найти математическое описание самой системы.

— Зачем? — воспротивился Григорий. — Василь отобьет перфоленту, и все проверим на машине.

— Обратная проверка. Она называется задачей идентификации, или задачей структурного анализа системы.

— Черт бы побрал эту работу! — вспылил Григорий. — Конца ей не видно!

— Это только так кажется. Глаза страшатся, а руки делают, — тепло произнес Петр Яковлевич. Ему импонировал порывистый, неуравновешенный Савич тем, что имел все-таки в характере крепкий стержень. На этот стержень опирались необычная трудоспособность, неотступность, какая-то неимоверная способность найти выход из почти, казалось, безнадежной ситуации. Остальное... Что остальное? Лишние ветви на дереве со временем засыхают.

— Слышишь, Григорий Васильевич! Я прошу, проведите идентификацию без меня.

В тот день хмурый, недовольный оттого, что работа остановилась, Григорий впервые ушел в дальний угол зала и долго сидел там, окутанный табачным дымом.

После идентификации системы принялись за функциональные блоки-элементы преобразования, сортировки и обратной связи. Тут королем выглядел Гарба. Он быстро составил программу и прогнал ее элементы на машине.

— Везучий ты! — похвалил его Ромашко.

— Нет, не так, — возразил Василь. — Просто у меня были хорошие учителя. Учили не ради отметки в зачетных книжках. Я воспользовался критерием для статистической проверки гипотез, предложенным перед войной нашим математиком Смирновым и развитым академиком Колмогоровым.

— Говоришь, как по книжке читаешь, — возмутился Ромашко. — И кому? Мне? Кто зубы съел на критерии Смирнова — Колмогорова!

— Чем это я задел вас? — удивился Василь неожиданному взрыву эмоций всегда уравновешенного и рассудительного Ромашко.

— Не бери близко к сердцу, — погладил по плечу Василя Ромашко. — Не бери! Все мы окончательно вымотались. Нам нужен отдых. Как ты на это смотришь, Григорий Васильевич?

— Я не против. Махнуть бы сейчас куда-нибудь за город... — Саввич не договорил, увидев на дороге Козака в сопровождении Петра Яковлевича. — Контроль прибыл... А ведь знают, что мы зря время не тратим...

— Знаю, знаю! — отозвался Мирослав Михайлович. — Поэтому приехал. Даю вам три свободных дня. Заслужили. Правда, Петр Яковлевич? Завтра утром берите мою машину и — в лес, на природу. Там вполне хватит простора для размышлений. В нашем академическом пансионате вас ждут отдельные комнаты. Возражений не принимаю.

— Как же все это оставить? — растерянно произнес Григорий. — Втянулись, вошли во вкус... График...

— Об этом пусть моя голова болит, — засмеялся Мирослав Михайлович. — Где ваши материалы?

— Э, нет! — решительно сказал Григорий, поняв невысказанную мысль Козака. — Присоединять новых авторов, когда мы так далеко прорвались...

— Авторское самолюбие? — хмыкнул Козак. — Похвально! Весьма похвально! Я, мне, мое... Собственно, за него, Григорий Васильевич, ты получаешь ставку старшего научного работника, премиальные, прогрессивку. Остальное относится на государственный кошт. Может, ты разрешишь нашим товарищам взглянуть на твои достижения и, не претендуя на соавторство, кое-что скорректировать, кое-чему придать добавочный импульс, а с кое-чем и не согласиться? — Ледяная вежливость руководителя Научного центра выдавала его возмущение. — Я отношу твое замечание за счет переутомления. Вычисления, системы, программы... Нет, тебя и всех вас надо оторвать от работы хотя бы на час. Не позволю, чтобы вы бежали к цели как загнанные лошади.

— Да этот принудительный отдых нам поперек горла! Только что-нибудь начинает ладиться — бросай! Нашли тропку — лезь в чащобу. — Короткие волосы Григория оттопырились, как у ежа иголки в минуту опасности.

— Посмотри, Петр Яковлевич... — улыбнулся Козак. — Чем не бычок! Правда, судьба наделила его разумом, работоспособностью, сообразительностью... Пойми, Григорий Васильевич, ни мне, ни всем нам не нужен измотанный, ни на что не годный работник. Я совершил бы преступление, если бы разрешил тебе и твоим товарищам работать до изнеможения... С прагматичной точки зрения... Твои пять университетских лет, три года аспирантуры, десять лет работы в лаборатории — что за ними? Не только одни финансовые потери...

— Будто я ничего туда не вкладывал, — отозвался Григорий уже тише и мягче. Мирослав Михайлович говорил правду. — Кроме молодых лет, бессонных ночей... Так себе, мелочь.

— Переданный наставниками опыт не оценишь никакими деньгами... — гнул свою линию Козак, сделав вид, что не расслышал реплики Григория. — Переданные тобою знания, приемы, методики... Стиль мышления и способ концентрации усилий... У нас много научных сотрудников — с отличиями, званиями, заслугами... А другого Савича — нетерпеливого, безоглядного, безрассудного — нет! Все! С завтрашнего дня чтобы в лаборатории я вас не видел.

— Дорогие и уважаемые коллеги, старшие и молодые! — воскликнул Лесь, вытирая ветошью руки. — Я с удовольствием превращусь в дикаря, сорвав с себя тонкий слой цивилизации в виде штанов, рубашки и ботинок. Нет, трусов не сниму! Окончательно не одичаю. Зато с острым ножом и вилкой в руке готов танцевать вокруг костра, где жарится шашлык из молоденького барашка и булькает уха в котелке из той рыбы, которую поймает Максим Петрович Ромашко.

— А что? — махнул рукой Григорий. — Давайте действительно поедем. Одна зацепка. Василь, у тебя какой язык?

— Конечно, украинский.

— Тьфу! На машине...

— Фортран.

— Что можешь на нем?

— Все, что надо и чего не надо. Не надо расписывать все команды. Уменьшение количества команд или машинных шагов ого сколько времени сэкономит нам! Универсальный машинный язык фортран пригоден...

— Ну, сел на своего любимого конька! — оборвал его Григорий. — Пока мы будем освежаться на лоне природы, специалисты просмотрят нашу документацию. Сейчас перед нами проблема описания модели на языке, понятном машине. Так, Василь?

— Так. Рабочий язык большинства цифровых машин — нашей тоже — двоичный