Анатомия любви - Спенсер Скотт

– Нет. Это был я.

– Знаю. Но ты сделал то, чего хотела я. Прочитал мои мысли. Мы ведь все равно постоянно так делаем. Всегда знаем помыслы друг друга. Я хотела, чтобы с ними что-нибудь случилось, и ты постарался, чтобы оно случилось. Я с самого начала угадывала это в тебе – возможность. Способность с помощью обаяния внедриться куда-то, а затем пойти вразнос. Между прочим, если хочешь знать, даже тот факт, что ты буквально сделался членом семьи, тревожил меня. У нас как будто оставалось место для кого-то еще, а между тем никого не было. И они тебя приняли. Энн приняла. И до сих пор принимает. Только места не было. Возможно, места хватило бы для моего любовника, но только не для нового Баттерфилда. А ты становился именно им. И я знала, что ты им станешь, и еще знала, что добром это не кончится.

– Сомневаюсь, что ты знала. Ты просто берешь вину на себя.

– Мне кажется, знала. И я хотела этого. Даже после того, как все случилось. Я испытывала очень странные чувства. Горе и все такое, но не только. Похоже, я была рада, что семья распалась. Я не знала, что все закончится распадом семьи, хотя могла бы подозревать. Но какое-то время я точно испытывала настоящее облегчение. Так бывает, когда наконец выскажешь вслух нечто ужасное, что червем грызет тебе душу, или когда потеряешь самое любимое кольцо. Самое худшее уже случилось. Самое худшее.

– Это Сьюзен так считает или ты? Звучит убедительно.

– Сама я не убеждена. У меня мысли путаются. И оттого, что ты был в Нью-Йорке, когда погиб Хью, по понятным причинам не легче. Как будто бы ты снова выступил агентом моего смертоносного духа.

Я посмотрел в окно. Мы только что промчались мимо нашего дома. Во всех окнах горел свет, кроме мансарды. Я развернул зеркало бокового вида, глядя, как дом становится все меньше. Еще несколько сотен футов, и асфальт сменился гравием: мы стремились за город, туда, где еще сохранялось несколько действующих ферм. Мы съехали на гравиевую дорогу, выбросив кучку камешков, которые запрыгали по машине.

– Осторожнее, – сказал я.

Но разумеется, в тот момент меня занимала только одна мысль: рассказать Джейд всю известную мне правду о гибели Хью. Меня тянуло на исповедь с гипнотической силой. Так иногда, стоя на балконе очень высокого здания, накатывает желание прыгнуть. Только сейчас не казалось, что смерть неизбежна и что спасти меня сможет только чудо. А наоборот, казалось, что, если я немедленно расскажу правду, нам обоим станет легче и между нами не останется надоедливо терзающей нас недоговоренности.

Мы ехали мимо полей поспевающей кукурузы – размытой массы в темной ночи. Свет за льняными занавесками в маленьком фермерском домике. Пронзительное, тревожное стрекотание кузнечиков. Последние светлячки, их фосфоресцирующие капли во влажной черноте. Гравий кончился, началась утрамбованная земля с буграми и ямами. Джейд все еще выжимала пятьдесят, и старенький «сааб» громыхал, словно поднос с фарфором. Мы доехали до развилки, и Джейд повернула направо. Она проехала еще несколько сотен футов по дороге, которая становилась все хуже, а потом внезапно нажала на тормоза, и мы остановились. По одну сторону от нас было кукурузное поле, а по другую – широкая пашня, которая катилась волнами к далекому фермерскому дому с крошечными окнами, живыми от золотистого света. Джейд случайно отпустила педаль сцепления, и машина несколько раз дернулась, катясь вперед.

– Не знаю, куда я еду, – произнесла Джейд. Она подалась вперед и положила голову на руль.

– Это неважно.

Мы немного посидели в молчании, и кто-то, словно невидимой рукой, прибавил громкость ночи вокруг нас. Затем Джейд сказала:

– Иногда мне кажется, что нас ожидают одни только несчастья, нами же порожденные. В некоторых романах влюбленные убивают друг друга, однако мы, как я думаю, слишком сильно любим, чтобы так поступить, мы одно целое, и то, что нас прикончит, будет несколько больше, чем просто ты да я. В этом состоит особенное несчастье зрелой любви, и вот это пугает меня до чертиков.

Я подумал, нужно возразить, как-то утешить ее. Однако мы считали себя достаточно взрослыми, чтобы встретить лицом к лицу что угодно, любую смерть, любое проявление судьбы. И все же, медленно кивая, я ощущал стеснение в груди, словно врач только что сообщил мне роковой диагноз.

– Я все-таки верю, что этого не случится, – сказал я. – И тем временем…

– Тем временем…

– Ну да. Тем временем мы можем быть вместе и, как мне кажется, можем обещать друг другу все будущее, какое принадлежит нам.

– Сьюзен по-настоящему напугала меня.

– Людей вроде нас напугать легко. Мы ведь рискуем. – Я пододвинулся ближе. Джейд снова уперлась головой в руль, и когда я коснулся ее колена, слеза, одинокая и теплая, упала мне на руку.

Я знал, что не стану рассказывать ей о Хью, и еще знал, что если справедливость имеет какое-то отношение к человеческой вселенной, то я больше не заслуживаю быть вместе с Джейд. Любовь к ней не являлась моим безоговорочным правом с рождения, однако она могла бы сойти мне с рук. И если любовь – это мост, соединяющий время с вечностью, то я мог бы проскользнуть по нему, прикрывшись какой-нибудь маской.

Хотел бы я знать, что – что именно – чувствовала в тот миг Джейд. Должно быть, нечто похожее. Она взяла меня за руку, с силой прижала к себе.

– Хочу любить тебя, – сказала она. – Сейчас. Здесь. Мы ведь можем, правда? Не в машине. В поле. Я хочу чувствовать тебя. Хочу снова сойти с ума. Дэвид.

– Я тоже, – ответил я, и мое сердце начало распадаться на куски.

Джейд предстояло выпускаться одной. К тому времени, когда будет готова ее дипломная работа и она сдаст экзамены по трем предметам, которые забросила на двух первых курсах, уже наступит декабрь. Не знаю, как именно ей собирались вручать диплом – может, просто прислали бы потом по почте, отправив на адрес, по которому она больше не жила. Мы не знали, чем Джейд будет заниматься после выпуска, и на самом деле никогда об этом не говорили, только фантазировали.

Но хотя финиш уже так отчетливо вырисовывался впереди, Джейд часто подумывала, не бросить ли колледж и не уехать ли куда-нибудь со мной – уехать вдвоем в хижину в Мэне, на юго-запад, в новый город, в Европу. Я сознавал, что со своей стороны обязан сказать ей «нет», помочь ей сохранить настрой, необходимый для завершения формального образования, но я и сам мечтал покинуть Стоутон вместе с ней и зажить собственной жизнью. Иногда я кивал, когда она грозилась бросить учебу, но даже когда говорил, что она не должна этого делать, мой голос выдавал истинную глубину безответственного желания остаться с ней наедине и жить взрослой жизнью. Мне не хотелось жить в «Гертруде» с толпой народу, как бы сильно я ни любил наших товарищей. Мне не нравилось умиротворение кампусной жизни, и меня по-настоящему бесило, что Джейд вынуждена часами просиживать перед преподавателями, позволяя им формировать ее образ мысли. Возможно, я рассуждал примитивно и попросту ревновал к колледжу, который так цепко держал Джейд, открывая перед ней иные миры, хотя вряд ли меня тревожило именно это.