Жемчужина, сломавшая свою раковину - Надя Хашими

но я видела, что новость встревожила ее.

— И как скоро он намерен жениться? Они не говорили? — хмуря кустистые брови, спросила тетя.

Я пожала плечами.

— Ох, Рахима! Это плохая новость.

Ее слова растревожили меня еще больше.

— Мы должны что-то предпринять. Но пока держи это при себе, ни с кем больше не обсуждай эту тему. Помни, в стене есть мыши, а у мышей — уши![59]

Я кивнула. И сморгнула набежавшие слезы. Я надеялась, что тетя скажет что-то вроде «Не обращай внимания на пустые сплетни». И убедит меня, что в этом доме, будучи женой Абдула Халика, я в безопасности.

— События в нашей жизни частенько разворачиваются совсем не так, как мы планируем. Уверена, тебе интересно узнать, что же стало дальше с бабушкой Шекибой. Итак, на чем мы остановились…

Я вполуха слушала историю, которую рассказывала мне тетя Шаима. Мысли снова и снова возвращались к разговору моей свекрови с Бадрией. Надо что-то предпринять. Почему от того, что теперь на мне платье, я словно бы и сама стала другой? Я перестала быть собой! Вот Замаруд — она участвует в парламентских выборах, борется за место депутата и получает его. Замаруд не чета Бадрие, она — настоящий депутат. И тот факт, что она женщина, ничуть не мешает ей смело бросаться в бой. Но почему же тогда я чувствую себя такой беспомощной?

Ах, если бы я только могла снова натянуть мою любимую одежду — джинсы, рубашку, футболку — и просто выйти за ворота дома и пойти, куда захочу! Возможно, Замаруд и не согласилась бы со мной, но для меня одежда имеет значение. Потому что я — бача-пош!

Платье, муж, свекровь… Как бы мне хотелось вышвырнуть все это из своей жизни!

Глава 46

ШЕКИБА

Когда Шекиба была совсем маленькой, она слышала о женщине из соседней деревни, которую приговорили к забиванию камнями. В деревне Шекибы только и разговоров было, что об этой казни.

Женщину закопали в землю по самые плечи. Вокруг собралась толпа зевак. Когда подошло время начинать, отец первым бросил в нее камень и угодил прямо в висок. Затем к нему присоединились остальные мужчины. Избиение продолжалось до тех пор, пока несчастная не испустила дух, смертью искупив свой грех.

Еще раз Шекиба выслушала эту историю много лет спустя, в пересказе одной из своих теток. Девушка слушала, раскрыв от ужаса рот, а рука, перебиравшая рис, так дрожала, что зерна то и дело падали мимо миски. Когда жена дяди окончила рассказ, пол кухни был щедро усеян зернышками риса.

— А что она сделала? — спросила Шекиба.

Бывшие на кухне женщины дружно повернулись к ней. Они часто забывали, что в углу их кухни живет сирота-племянница.

Шагул-биби, прищурив глаза, смотрела на рассыпанный по полу рис.

— Она разрушила жизнь своего отца и не принесла родным ничего, кроме горя, — сказала старуха, переводя взгляд на внучку. — Еще одна беспутная дочь, позор семьи! Эй, смотри, что ты натворила, криворукая!

Сангсар. По спине Шекибы пробежал холодок. Взглянув на Бинафшу, она представила ее, по плечи закопанную в землю, и летящий ей в голову град камней. Шекиба снова содрогнулась.

Узницы почти не разговаривали. В комнате висела тяжкая тишина, иногда нарушаемая урчанием двух голодных желудков.

Так прошло два дня. Ни еды, ни воды им не приносили. Дверь оставалась закрытой, никто не заходил к ним, хотя Шекиба видела сквозь щели, что мимо их каморки иногда проходят люди. Некоторые останавливались, видимо, прислушиваясь к тому, что происходит внутри, а затем шли дальше. Также Шекиба различала характерную поступь солдат в армейских ботинках. Значит, снаружи была выставлена охрана.

На третий день дверь распахнулась. На пороге стоял офицер. Он окинул взглядом лежащих на полу женщин. Шекиба приподняла голову. Бинафша даже не шелохнулась, так и осталась лежать в углу, свернувшись калачиком.

— Смотритель! Бинафша-ханум! — позвал офицер.

Шекиба, с трудом разогнув спину, поднялась на ноги и, как могла, стряхнула пыль с одежды.

— Оскорбление, нанесенное вами эмиру, велико и непростительно. Завтра в полдень вы будете казнены. Обе.

Шекиба ахнула, не веря собственным ушам.

— Но как? Ведь я…

— Разве я позволял задавать вопросы? Ты и так опозорила себя, что еще ты хочешь сказать?

Офицер резко развернулся и вышел, захлопнув за собой дверь. Шекиба слышала, как он приказал солдатам запереть дверь на замок. Послышался скрежет ключа, звяканье цепи, и в комнате снова воцарилась тишина и мрак. Две женщины остались один на один и лицом к лицу с собственной судьбой.

Бинафша тихонько застонала. Она с самого начала знала, что ее ждет.

«Завтра в полдень вы будете казнены, — вновь и вновь повторяла Шекиба. — Обе! Хотя я ничего не сделала».

— Это все из-за тебя! — Шекиба опустилась на колени возле лежавшей на полу Бинафши и принялась трясти ее за плечи. — Из-за тебя меня побьют камнями!

Бинафша безвольно колыхалась всем телом, словно тряпичная кукла.

— Аллах свидетель, я сожалею всем сердцем, что ты оказалась здесь, — все так же, уткнувшись носом в стену, осипшим голосом прошептала Бинафша.

Шекиба рывком перекатила ее на спину и, вскочив на ноги, уставилась на нее.

— Почему? — воскликнула она. — Ты ведь знала, что тебе грозит? Почему ты сделала это? Под носом у эмира, в его собственном дворце! Зачем?

— Я уже сказала: тебе не понять, — пробормотала Бинафша.

— Нет, я действительно не понимаю, как можно совершить такую глупость!

— Это невозможно понять, если не знаешь, что такое любовь.

Бинафша прикрыла глаза и стала медленно произносить строчку за строчкой из стихотворения, которого Шекиба никогда раньше не слышала. Мерный ритм завораживал. Шекиба слушала затаив дыхание.

Есть поцелуй, что мы всей жизнью жаждем,

Когда Всевышний прикоснется к нам однажды.

Так ракушку вода морская молит

Явить свою жемчужину на волю.

Так лилия бутон свой раскрывает

Любви навстречу без конца и края.

И я зову Луну в свое окно ночное,

Прижмись ко мне лицом, побудь со мною.[60]

Тягучие строки ложились на сердце, оседали в памяти. Голос Бинафши смолк, но слова эхом звучали в ушах у Шекибы. Она не представляла той любви, о которой говорила Бинафша, и мало что знала о жемчужинах и раковинах — лишь то, что одна рождается в другой и, когда приходит срок, покидает ее.

Время ползло медленно. Обе женщины были странно спокойны, много спокойнее, чем сами могли ожидать. Одна — потому что