Red is my favourite colour - Солодкова

хорошо? Амелия, ты в порядке? — почти в один голос озадаченно лепетали Себастьян и профессор, пока я приходила в себя, сидя на своём чемодане.

Я рассеянно подняла голову и посмотрела сначала на Корбатова, а затем на Сэллоу. Их лица выражали неподдельное беспокойство, и я поняла, что у меня из носа капает кровь. Сердце участило бег, когда мы с Себастьяном пересеклись мимолётным взглядом.

— Что ты тут делаешь? — опомнившись, спросила я севшим голосом. Попыталась вернуть себе непроницаемый вид. Кто-то из них протянул платок, и я стала вытирать нос, чувствуя себя полной дурой.

Себастьян был таким весёлым и довольным, и это сильно настораживало. Тайком осмотрела платформу — не стоит ли где Саманта? Что он тут забыл тогда? И прямо аккурат в то время, когда я приехала?

— Решил, это, тебя встретить. — Он неловко чесал затылок, обращая сконфуженный взгляд то на профессора, то в небо.

— Кхм, душа моя, вижу, у вас уже есть попутчик, так что позвольте мне откланяться. — Альберт хитро улыбнулся и, получив мой нерешительный, но всё же одобрительный кивок, направился в сторону Хогсмида, а именно в «Кабанью голову». Вскоре его спину невозможно было разглядеть за густым табачным дымом.

Я обречённо вздохнула и смерила нависающую надо мной фигуру Себастьяна безысходным взглядом.

— Ну пошли тогда. — Я встала, хлопнув себя по ногам, и поверженно махнула рукой. Куда деваться?

Сэллоу с секунду замялся, но затем схватил чемодан и попытался одной рукой поднять тяжёлый горшок. Я непроизвольно хохотнула, поняв, что Корбатов намеренно оставил дерево. Видеть, как пыхтит и старается Себастьян, было, конечно, забавно и всё такое, но я всё же пришла ему на помощь и забрала свой чемодан. Он благодарно улыбнулся и взялся двумя руками за горшок.

— Это что? — ветки лезли ему в лицо и рот, особенно когда он его открывал, и Себастьян постоянно плевался, пытаясь отодвинуть дерево подальше.

— Это лимон Лунарио, теперь будет жить в теплице Чесноук. — Я слегка приободрилась при упоминании дерева, но тут же вернула себе безучастное выражение лица. И чего он так лыбится?

— Как съездила? И почему тебе стало плохо? Может, надо к Чиррей?

— Съездила нормально, а это… — я залилась краской, ощутив тянущую боль внизу живота. — Это из-за погоды. — Отмахнулась и устремила взгляд в высокие деревья.

Глупые ноги совершенно не слушались: коленки тряслись, и мне казалось, я новорождённый телёнок, который только учится ходить. Слова вырывались из горла как-то надорванно, резко, будто их рубили топором. Я изо всех сил старалась не смотреть в сторону Сэллоу, но его запах кружил голову. Его фигура, идущая чуть позади, магнитом притягивала мой взгляд, но я упиралась как могла. Я посчитала все деревья в округе, осмотрела все облака и мысленно повторила целый параграф по Зельеварению, а мы не прошли и половины пути.

— Зачем ты пришёл? — я резко остановилась и вскинула на него глаза. Мир закружился и смазался в одно грязное пятно, и остались только мы вдвоём. В груди застыл свинцовый ком. Я не слышала ни птиц, ни завывания ветра, ни отдалённые голоса людей, лишь его сбившееся от шага дыхание и, может, даже стук ополоумевшего сердца. Или это моё собственное билось так шумно?

Он заботливо поставил горшок на землю, и это движение показалось мне невероятно медленным и бесконечным. За эти несколько секунд в голове пронеслись пещера с триптихом, завтрак в доме Сэллоу, Крипта, тренировка по квиддичу, поэтический вечер и стихи, посвящённые Саманте, а также письмо Гаррета.

Только Себастьян набрал в лёгкие воздуха, чтобы что-то сказать, я одним резким движением опустилась к чемодану и открыла его прямо посреди дороги. Выудив оттуда тяжёлый пиджак, протянула его Сэллоу:

— Вот, это твоё. — Я поджала губы и отвела взгляд, щурясь от солнца. — Взяла случайно.

Он растерянно протянул руку, и наши пальцы едва-едва соприкоснулись. Будто дотронувшись до раскалённых углей, я отпрянула и чуть не споткнулась о чемодан.

— Ты… ты там ничего не находила? — его расколотый голос звучал эхом, такой знакомый и одновременно забытый. Мне хотелось спрятать голову в песок, как страус, чтобы тотчас выбить из неё всю дурь.

— Нет. Я не копалась в твоих вещах. — Я скрестила на груди руки и инстинктивно спрятала половину лица в широком вороте свитера.

Себастьян протяжно выдохнул: то ли облегчённо, то ли… разочарованно?

— Амелия, давай… — он протянул ко мне руки, но я предостерегающе выставила вперёд свои и замотала головой. — Давай мириться.

Его плечи опустились, и на лоб упали каштановые пряди. Сердце зашлось в исступлении. Всё тело рвалось вперёд, поправить его волосы, дотронуться до тёплых рук, посчитать коричневые веснушки.

— А как же Саманта? — её имя вырвалось хрипло, как предсмертный вздох, а сама я зарделась настолько, что, казалось, мои уши вот-вот вспыхнут и загорятся пожаром.

— Что Саманта? Ты Дейл имеешь в виду?

Я обомлела. У него что, сто таких Самант, что ли?!

Считав моё недоумение и возмущение, он хлопнул себя по лбу:

— Почему ты о ней сказала?

— В каком смысле почему? Вы разве не встречаетесь? — весь этот разговор был невыносим. Я будто глотала колючки одну за другой, царапая горло в кровь. Язык ни в какую не хотел подчиняться, удерживая слова в своём плену. Я даже не уверена, что Сэллоу отчётливо слышал меня, потому что голос мой звучал тихо, надломленно. Появившаяся на лужах от взбесившегося ветра рябь стёрла отражающиеся в них наши лица. Градиентный листок мягко скользнул в воду и мертвенно застыл, будто подслушивая.

— Хм, — Себастьян начал чертить непонятные узоры на подмокшей земле носком ботинка. — С чего ты взяла? — Он сам сделался красным как помидор, и даже веснушки будто стали темнее.

— Ну, поэтический вечер и все дела…

— А, ты об этом. — Он прочистил горло и нервно сцепил руки перед собой. Я затаила дыхание, ожидая ответа, как приговора на эшафоте. — Нет, мы не встречаемся.

Мне казалось, я падаю. Куда-то в бездну, которой нет ни конца, ни края. Всё тело будто прошибло молнией, мышцы сковала судорога. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но слова наотрез отказались выходить за пределы горла. Грудь сдавило или, наоборот, отпустило после тягучей тревоги. Сердце забилось неистово — так напуганная лошадь стремглав несётся к хозяину от обезумевшего, истерзанного голодом хищника. В глубинах осквернённого обидой сердца зацвёл первый нежный цветок надежды. Захотелось по-матерински трепетно оберегать его, чтобы он не завял.

Я молча закрыла чемодан, взяла его и зашагала вперёд, жестом подгоняя Сэллоу. Тот встрепенулся, поднял горшок