Драконы Осенних Сумерек - Трейси Хикмэн

Тассельхоф неслышно выбрался из кустов и ушел назад по тропе.

– Что ж, – сказал он себе удовлетворенно, – теперь я хоть знаю, что к чему.

Проснувшись, Танис увидел над собой Гилтанаса. Полуэльф вскочил на ноги:

– Лорана?..

– С ней все в порядке, – негромко ответил Гилтанас. – Девушки отвели ее домой. Она рассказала о вашем с ней разговоре… Я хотел лишь сказать тебе, что все понимаю. Это как раз то, чего я боялся. Человеческое в тебе рвется к другим людям. Я пытался объяснить ей и думаю, что теперь она послушает. Спасибо тебе, Танталас. Я знаю, это было нелегко…

– Нелегко, – выговорил Танис. – Я хочу быть откровенным с тобой, Гилтанас. Я люблю ее. В самом деле люблю. Просто…

– Не говори ничего более, прошу тебя. Давай оставим все как есть: можно и не быть друзьями, но уважать один другого… – Напряженное лицо Гилтанаса было бледно в свете заходящего солнца. – Когда взойдет серебряная луна, будет пир, а потом соберется Высший Совет. Настало время принимать решения…

Гилтанас ушел. Танис проводил его взглядом, вздохнул и пошел будить остальных.

…Тот пир в Квалиносте более всего напоминал Золотой Луне тризну по ее умершей матери. Как и пир, тризна должна была быть праздником – ведь как-никак Песнь Плача отныне причислялась к лику Богов. Народу, однако, трудно было смириться со смертью прекрасной и кроткой жены вождя, и кве-шу оплакивали ее с почти святотатственной скорбью.

Поминальный пир Песни Плача был самым пышным из всех, какие помнило племя. Скорбящий вдовец не останавливался ни перед какими затратами. Как и здесь, в Квалиносте, там было множество яств, но лишь немногие притронулись к ним. Кто-то пытался завести застольную беседу, но ни у кого не было охоты болтать. Иных душевная мука и вовсе гнала из-за стола…

Столь яркими были воспоминания, что Золотой Луне кусок не лез в горло. Изысканные лакомства казались безвкусными. Речной Ветер смотрел на нее с любовью и заботой. Его ладонь нашла под столом ее руку, и она крепко ухватилась за нее, черпая уверенность в его силе.

Эльфы собрали пир во дворе к югу от величественной золотой Баипта. Двор представлял собой ничем не ограниченную платформу из мрамора и хрусталя, венчавшую самый высокий холм Квалиноста; с нее открывался захватывающий вид на город, раскинувшийся внизу, и на темную чащу поодаль. Видны были даже лиловые зубцы гор Тадаркана, вздымавшиеся над южным горизонтом. Но зрелище этой красоты лишь добавляло муки сидевшим за столом, ибо совсем скоро им предстояло проститься с ней навсегда…

Золотая Луна сидела рядом с правителем, по правую руку. Он пытался поддерживать вежливый разговор, но, одолеваемый заботами, то и дело смолкал.

Слева от него сидела его дочь, Лорана. Она даже не притворялась, что ест, и сидела неподвижно, опустив голову так низко, что волосы совсем закрывали лицо. Редко-редко поднимала она глаза, и взгляд, устремленный на Таниса, шел из самой глубины ее сердца.

От полуэльфа не укрылись ни эти взгляды, ни холодный взор Гилтанаса. Он упрямо смотрел в тарелку и ел безо всякого аппетита. Стурм, сидевший подле него, мысленно прикидывал, нельзя ли все-таки отстоять Квалинести.

Флинту было не по себе, как и всякому гному, попавшему в общество эльфов. К тому же ему совсем не нравилась эльфийская пища, так что он упорно отказывался от угощения. Рейстлин рассеянно жевал, не сводя золотых глаз с Фисбена. Тика безумно стыдилась изящных эльфиек и не могла проглотить ни кусочка. Что до Карамона, он уже понял, почему все эльфы были так стройны. Они питались фруктами и овощами, приправленными тончайшими соусами, подавали же их с хлебом, всевозможными сырами и очень легким пряным вином. Такая ли еда нужна была Карамону, изголодавшемуся за четыре дня в клетке!

Короче говоря, из всех жителей Квалиноста лишь двое пировали в свое удовольствие: Тассельхоф и Фисбен. Старый маг о чем-то увлеченно спорил с осиной, Тассельхоф же попросту наслаждался всем происходившим. Позже он с искренним изумлением обнаружил, что две золотые ложки, серебряный ножик и масленка, сделанная из морской раковины, непостижимым образом перекочевали со стола в один из его кошелей…

Алой луны не было видно. Лунитари – узенький ободок серебра – клонилась к закату. С появлением первых звезд Беседующий-с-Солнцами печально кивнул сыну. Гилтанас поднялся и встал рядом с креслом отца.

Потом он запел. Эльфийские слова вплетались в прекрасную, изысканную мелодию. Обеими руками Гилтанас поднял над собой маленький хрустальный светильник; свеча, горевшая внутри, озарила его точеные черты Танис, прислушавшись к песне, закрыл глаза и уткнулся в ладони лицом.

– О чем он поет? – тихо спросил Стурм. – Что значат эти слова?

Танис поднял голову и срывающимся шепотом стал переводить:

Солнце,

Сверкающее око

Небес,

Уходит за горизонт.

И небо

Погружается в сон,

Огни светляков

Горят в темноте…

Эльфы вставали один за другим, высоко поднимая светильники. Их голоса сливались в могучий хор, исполненный беспредельной печали:

И Сон,

Стариннейший друг,

Баюкает лес,

Навевая покой.

Листва

В холодном огне

Сгорает дотла,

Провожая года.

Птицы

Сбиваются в стаи

И плачут по Северу

На осеннем ветру.

Все темней небеса,

Пустеет земля.

Но мы знаем: зажжет

Зеленый огонь

В древесной листве

Солнечный луч…

Мерцающих огоньков становилось все больше; подобно кругам в тихой воде, распространялись они от подножия Башни по улицам и далее в лес. И с каждым вновь зажженным светильником в хор вливался еще один голос. Казалось, сам лес пел эту песню прощания с надеждой.

Ветер

Листает страницы дней.

Воздвигаются королевства

И рассыпаются прахом.

Мгновенна

Жизнь мотылька,

Птицы, дерева

И народа.

Сон,

Стариннейший друг,

Баюкает лес,

Навевая покой.

Уходят в могилу

Тысячи жизней,

Гаснущей памяти

Нет обновленья.

И мы,

Древний народ

Легенд и сказаний,

Уходим из песни…

Гилтанас умолк и, легонько дохнув, задул свечу. Эльфы, стоявшие у стола, один за другим завершали песнь и гасили светильники. Квалиност затихал, огоньки гасли, пока повсюду не разлилось молчание и темнота. Лишь дальние горы еще повторяли последние отзвуки песни, подобные шороху опадающих листьев…