Эрос невозможного. История психоанализа в России - Александр Маркович Эткинд

Впрочем, ни один самый увлеченный психоаналитик не ставил задачей добиться осознания процессов, происходящих в каждой клеточке организма. Действительное искусство психоанализа заключается в поиске тонкого равновесия между тем, что подлежит осознанию и, соответственно, произвольному регулированию, – и тем, что можно и нужно оставить в бессознательном. В человеке происходит великое множество процессов, которые в принципе не могут быть осознаны и, значит, не могут регулироваться сознательно; но есть и такие, которые доступны сознанию, но куда лучше протекают без его помощи. Любой артист или оратор, любой человек, который умеет танцевать, знает, что стоит задуматься о том, что делаешь, – и обязательно собьешься. Сознание подключается на одних этапах и отключается на других, когда важнее иные факторы, эмоциональные или интуитивные – заинтересованность, возбуждение, вдохновение или, наоборот, страх. Все это выходит за рамки сознания и никак не может быть им заменено. Удивительной особенностью коммунистических теоретиков было то, как настойчиво, в течение десятилетий стремились они отрицать значение стихийности и спонтанности – в экономике, в организации труда, в школьном обучении, в философских рассуждениях о мышлении, в психотерапии.

Психоанализ сочетал разработку практических приемов перевода бессознательного в сознание с подробнейшим изучением самого бессознательного. Мгновенные акты осознания могут последовать только после длительной, многолетней работы по анализу бессознательного. Большевизм начинает с другого конца. Бессознательное, стихийное лишается всякой ценности. Достойно существования лишь то, что осознает себя в соответствии с единственно верной научной теорией.

Все это кажется последовательным выводом из главной идеи большевизма – огосударствления собственности. В самом деле, частной собственностью можно управлять и «бессознательно» – на основе традиций, жизненного опыта, интуиции. Коллективной собственностью, скажем акционерной, можно управлять на основе демократических процедур, суммирующих те же источники. Но государственной собственностью можно управлять только на основе или от имени науки.

В таком мироустройстве идея – большая реальность, чем сама реальность. Большевистская наука всем похожа на настоящую, только на самом деле это ее зеркальное, перевернутое отражение: место фактов в ней занимают планы, место гипотез – обещания. Если реальность не соответствует плану-идее, она должна быть переделана или уничтожена так же, как ученый изменяет или отвергает неподтвердившуюся гипотезу. Что ж, ученый в своем бестелесном мире идей может творить что хочет. Отвергнутые гипотезы не сгнивают живьем от пеллагры, не переполняют братские могилы, их кости не торчат в котлованах великих строек.

Так называемый военный коммунизм, введенный под руководством Троцкого режим послереволюционных лет, означал тотальный контроль государства не только над материальным и духовным производством, но и над распределением, и над потреблением. Все это отныне должно было подчиняться не жалким индивидуалистическим потребностям, а разуму. Каждому – его пайку; меньше – неразумно, и больше – неразумно. Пайку хлеба (если он, конечно, есть) отвесить, правда, легче, чем определить разумную меру в сфере культуры или, скажем, в половой жизни.

Вот для этого и нужны разные области науки. К началу 20-х годов относятся героические попытки создания норм научной организации труда, быта, отдыха, питания, воспитания и вообще всего, чем жив человек. Драма в том, что в научном плане эти попытки вовсе не были бездарны; напротив, из них родились крупнейшие достижения советской науки, признанные в мире. К примеру, к работам по составлению научно выверенных инструкций по элементарным трудовым действиям (как держать молоток, как двигаться при ходьбе и т. д.) восходит известная в мировой физиологии концепция Николая Бернштейна. Работами по научной организации труда ведал Алексей Гастев, экстремистски настроенный поэт Левого фронта; но и там велись вполне серьезные, опережавшие свое время работы по психотехнике. Беспрецедентная по своему масштабу работа педологов была посвящена внедрению научных принципов в воспитание подрастающего поколения. К работе бурно разраставшихся плановых органов привлекались среди массы полуобразованных людей и действительно крупные ученые, такие, например, как богослов и математик Павел Флоренский; бог знает, был ли от него прок в такой работе. Даже ГПУ и Прокуратура стремились быть на уровне: Вышинский, например, организовал работу по использованию ассоциативного эксперимента в дознании и следствии. Впрочем, методы физического воздействия здесь, как и в других делах, казались более эффективными.

Воплощать сны в реальность

Любопытно сравнить идеи Троцкого и московских аналитиков двадцатых годов с тем видением, которое сформировалось сегодня, на основе трудного опыта столетия. Процитируем английского поэта Уистена Одена, формулировки которого заменят более длинные рассуждения: «И Маркс, и Фрейд стартовали с неудач цивилизации, один – с бедных, другой с больных. Оба видели человеческое поведение детерминированным не сознанием, а инстинктивными потребностями, голодом и любовью. Оба хотели видеть мир, в котором был бы возможен рациональный выбор и самоопределение…Социалист обвинит психолога в том, что он поддерживает статус-кво, адаптируя невротика к системе и этим лишая его возможности стать революционером; психолог ответит, что социалист пытается поднять себя за шнурки своих ботинок и что после того, как он завоюет власть, он восстановит старые условия существования. Оба правы. До тех пор, пока цивилизация остается как она есть, количество пациентов, которых может вылечить психолог, всегда будет очень малым; как только социализм достигнет власти, ему придется направить свою энергию внутрь человека и ему потребуется психолог»95.

Фрейд судил об этом по-своему. В 1913 году он говорил сыну Теодора Герцля, социалиста и основателя сионизма, который сумел эффективнее многих других изменить мир96: «Ваш отец – один из тех, кто воплощает сны в реальность. Это редкий и опасный удел… Я назвал бы этих людей просто: это самые острые оппоненты моей научной работы. Моя скромная профессия состоит в том, чтобы упрощать сны, делать их более ясными и ординарными. Они же, наоборот, усложняют проблемы, переворачивают их с ног на голову, командуют миром… Я занимаюсь психоанализом; они занимаются психосинтезом». И Фрейд говорил молодому Гансу Герцлю: «Держитесь от них подальше, молодой человек. Держитесь от них подальше, даже если один из них Ваш отец. Может, именно поэтому».

Глава VIII

Педологические извращения в системе

Днепрострой в науках о человеке

Рассказывая в конце двадцатых годов об успехах педологического движения, Арон Залкинд затруднялся сравнивать его уровень, достигнутый при советской власти, с дореволюционным: в данном случае, считал он, сравнение невозможно, так как до революции педологии вовсе не существовало. Залкинд – активнейший участник почти всех значительных событий в истории советской педологии – был, конечно, пристрастным свидетелем, но преувеличил он не так уж много.

Основателем целостной, междисциплинарной, как сказали бы сегодня, науки о ребенке и автором самого слова «педология» был один из классиков