Двор. Баян и яблоко - Анна Александровна Караваева

вокруг его плавно помахивающей правой руки.

— А ты, вижу, разгулялся, — прозвучал ему навстречу жесткий и тугой голос. Николай, бородатый молодожен, смотрел на Шмалева, возвышаясь над придорожными кустами своим массивным телом. — Александру подводишь, ребят сказками морочишь. Легкая жизнь у вашего брата. Доберемся мы до вас!

Шмалев приостановился и сощурился.

— Старайся, мы не против. Негодны здесь, так сборы недолги: баян под мышку и пошел счастья искать… И… прощай, ангел, до свиданья…

— Дьявол гладкий! — сказал ему вслед Николай.

Он увидел Никишева и, точно винясь, проговорил опять обычным мягким своим басом:

— Поперек горла встал мне человек, а как перешибить, воля твоя, не знаю.

После обеда сборщики заторопились. За Пологой свинцевело небо, шел низом резкий прохладный ветер.

— Как бы буря не грянула, разрази ее! Сейчас сырость для яблока — прямо смерть!

Даже капля дождя на глянцевитой янтарной кожице вредила бы яблоку, как оспа. Оно должно было дозреть в лежке сухим, не тронутым ни прелью, ни пятнами, ни червем.

Еще до сумерек счетчики успели сдать в склад яблоки.

— Ефим, выходит, первым! — изумился Наркизов (он шел вторым).

Ефим же заразил всех нетерпением:

— А ну, высчитывай показатели. Неча их квасить, объявляй!

И на собрании перед складом Наркизов громко зачитал отличные показатели Ефима Колпина.

Петря Радушев подоспел почти к самому началу. Он стоял в широких дверях склада и покрасневшими от дорожной пыли глазами озирал шумную толпу.

— Александра, здравствуй! — крикнул он, вытягивая жилистую шею и словно показывая всем, как приятно иметь дело с такой девушкой, как Шура. — Здорово, дорогая заместительница-бригадирша! Как дела?

Шура помахала ему, силясь улыбнуться.

— Ну, ну, высчитывай, брат, скорей! — заторопил Петря Наркизова, а сам все смотрел на Шуру, не замечая ее опущенного взгляда. — Как-то мои инструкции выполнили? А ну, чем все-таки мы тебя, Ефим Колпин, побили?.. Да читай ты! — нетерпеливо подтолкнул он Наркизова.

— О чем читать-то? — хмуро спросил тот.

— Фу, тюлень! Об Александре Трофимовне читай.

— Да не знаю я, что тут читать, — откровенно сказал Володя.

— Что так? — рассердился Петря. — Читай об Александре!

— Да бригада у Александры Трофимовны сдала позже других, — вяло заговорил Наркизов, боясь взглянуть в сторону Шуры.

— А первым кто? — подозрительно спросил Радушев.

— Говорю, первым — Ефим Колпин, — смущенно повторил Володя Наркизов. — Второй моя бригада, третья…

— Ладно! — грубо прервал Петря и сгреб шапку на голове. — Очень вами тронуты, Александра Трофимовна… Удружили, благодарим!

— Бывает, — слабо ввернул Ефим.

— А ты расти, Ефимушка, расти! — и Петря ударил его по плечу. — Ты всех перефорсил. Честь тебе и хвала, Ефимушка! А мою дурацкую башку за то, что бригаду сдуру доверил не тому, кому следовало, надо за волосья драть вот так, вот так…

И Петря с силой дернул себя за буро-желтые редкие волосы.

Никишев видел, как ушла Шура, низко опустив свою недавно гордую черноволосую голову. Андрею Матвеевичу вспомнилось ее лицо и взволнованное чувство живого общения с ее раскрывающейся в своих порывах, как цветок, богатой душой — в часы беседы с ней двух москвичей в ночном саду. С той Шурой ничего общего не было у этой бледной и молчаливой женщины, словно пришибленной сознанием своей позорной неудачи или своей невольной вины. Что же произошло с ней, отчего же бригада, только на один день доверенная ей Радушевым, оказалась на последнем месте по сдаче?

Профессионально-художническое чутье Никишева и стремление обязательно и, что называется, из первых рук разобраться в причинах явления, соединились с глубоким сочувствием к Шуре, с тревогой за нее — и потому Никишев, стараясь не возбуждать ничьего внимания, незаметно выбрался из толпы и пошел следом за Шурой.

Ее тихий голос, словно закипевший от тяжелого внутреннего потрясения, когда она на его вопрос ответила: «Потом скажу», все еще звучал в ушах Никишева, как призыв о помощи. Может быть, сейчас Шуре даже остро-необходимо высказаться, облегчить душу.

Шура шла так быстро, что Андрею Матвеевичу, отяжелевшему пятидесятилетнему человеку, приходилось почти бежать за ней.

Наконец она распахнула калитку и вошла в то зеленое преддверие большого сада, где стоял приземистый, черно-серый от старости домик бывшей «экономии», ныне скромное жилье Семена Коврина.

Здесь, в отсутствие председателя, было безлюдно и тихо, только низовой ветер с шумом раскачивал высокие кусты старой сирени.

Шура села на верхнюю ступеньку крылечка, охватила голову руками и на миг замерла в немом отчаянии и скорби.

Увидев перед собой Никишева, она опустила руки на колени и прерывисто вздохнула.

— Хуже всех я теперь… на последнем месте… видали? — сказала она тусклым, словно высыхающим голосом. — Мне бригаду поручили, а я ее честное имя опозорила!.. — Плечи ее вдруг задрожали, и протяжный стон долго сдерживаемой боли вырвался из ее груди.

— Погодите, погодите… От того, что вы всю вину взвалите на себя, причины неудачи еще не будут прояснены… — успокаивал Шуру Никишев. — Кроме того, поверьте мне… я почти вдвое старше вас, повидал жизнь и людей и думаю, кое-что понимаю. И как я ваш характер представляю: вы хотели сделать все, чтобы выполнить с честью обещание, данное Радушеву. Но какие-то, как я полагаю, неожиданные обстоятельства вторглись в ваши планы… и все пошло не так. Давайте же проясним все эти обстоятельства… хорошо?

— Да, да… я расскажу вам…

— Рассказывайте кратко, чтобы вам лишний раз не расстраиваться… факты и факты!

Рассказав все, Шура добавила с горечью:

— А я-то как попалась — доверие, сочувствие оказала человеку, а он мне за все это отомстил… и даже, вот видите, клевету на меня возвел!.. Подумать больно, как Семен на это посмотрит… еще поверит, пожалуй… ведь ревность у него…

— О Семене не беспокойтесь — разъяснения его бывшего комиссара помогут ему верно разобраться в этих событиях!.. А что касается ревности (Никишев, прищурив глаз, многозначительно улыбнулся Шуре)… то эта ревность будет досаждать ему только до тех пор, пока вы с ним не вместе… Поверьте и в этом вопросе опыту старого воробья!.. Ну… как?

— Да уж придется поверить… — робко улыбнулась Шура. — Но все-таки, как же это могло произойти?.. Я ведь тоже знаю жизнь и в людях как будто разбираюсь. И вдруг так ужасно ошибиться, увидеть какого-то совсем, совсем чужого, злого человека… и откуда он такой взялся?.. Вы, Андрей Матвеич, как образованный, партийный человек, наверно лучше нас можете проведать, откуда такой вот Борис Шмалев взялся?

— Да что ж тут проведывать, милая Александра Трофимовна? Такие люди, как Шмалев, скандалистка Устинья, пресловутый дедунька с его «родом», да и еще кое-кто наберется, — известно, откуда взялись: из того собственнического мира, который разгромила наша революция. В старой