Беллона - Анатолий Брусникин

Одесский полк взял предмостное укрепление, откуда французы благоразумно убрались сами, чтоб избежать лишних жертв. Так же легко одессцы захватили Трактирный мост и начали скапливаться на противоположном берегу. Тут-то по заранее намеченным участкам и ударили пушки, открыли огонь стрелки. В несколько минут от полка почти ничего не осталось. Мимо полуразрушенной стены, за которой устроился Бланк, пронесли смертельно раненного полковника.

То же самое произошло с Азовским полком: он форсировал реку, растерял под огнем половину солдат и почти всех офицеров, откатился.

Больше всего Лекс боялся, что Реад, осознав невыполнимость задачи, прекратит наступление. Но опасения были напрасны. Когда это русские начальники жалели своих людей и боялись лишней крови?

Превосходный генерал совершенно таким же манером отправил на бойню и третий полк. Командира вынесли мертвым; дивизионного начальника, который пошел в бой с солдатами, — раненым. Двенадцатую дивизию можно было считать несуществующей.

Но Реада это не остановило.

Не веря собственным глазам, позабыв обо всем на свете, в том числе о собственной безопасности, Лекс наблюдал, как упрямый генерал гонит одним и тем же путем полк за полком.

Это продолжалось без конца. Подступы к реке были завалены трупами. На самом мосту тела лежали в несколько слоев. Но генерал, как заведенный, всё кричал, чтоб французу задали жару, колонны бодро отвечали, и командиры вели своих солдат на верную смерть. А солдаты шли! Прямо по мертвым и тяжело раненным, выставив в небо допотопные гладкоствольные ружья с бесполезными против картечи штыками!

В начале боя, когда поблизости падала граната или с визгом пролетало ядро, Лекс говорил себе: «Это ничего, если я сейчас погибну. Дело сделано. Деспотия обречена на поражение. Теперь России придется измениться: отказаться от крепостного рабства и рекрутчины, провести реформы. Страна платит за это страшную, кровавую цену, но что ж поделаешь, если по-другому они не понимают?»

Час спустя он уже ни о чем не думал, не обращал внимания на участившийся обстрел. Не осталось ни торжества, ни осознания исторической значимости момента — только ужас и недоумение. Он ничего бы не пожалел, даже жизни — что жизни, даже надежд на светлое будущее России — если б только можно было прекратить безумное истребление.

«Остановитесь! Почему вы слушаетесь этого мясника? — крикнул бы он солдатам. — Вы герои, но героизм достоин лучшего применения! Уже всё! Хватит! Я не хотел этого! Столько крови — нет, не хотел!»

Но кто б его услышал и кто бы послушал?

Больше всего Лекс сейчас ненавидел генералов, преспокойно подкидывавших всё новый и новый человеческий хворост в бурно пылающий костер. Дуболома Реада, нахохлившегося в седле безучастного Веймарна. Они казались ему воплощением той самой России, которую он ненавидел. Тупые, бесчувственные служаки, думающие лишь о том, чтоб потрафить высшей власти, заботящиеся только о собственной выгоде, ни в грош не ставящие жизнь подчиненных! Мерзавцы, звери, палачи!

Но вот генерал Веймарн, коротко что-то сказав Реаду, спешился, неуклюже вынул из ножен саблю и пошел к мосту впереди очередного — Костромского — полка.

Через десять минут горстка уцелевших после расстрела костромичей вернулась, неся тело, накрытое шинелью с алыми отворотами. Реад покосился в сторону носилок — и только.

— Галицкий полк в атаку! — крикнул он хриплым голосом.

Кто-то ему ответил:

— Галицкий уже ходил, ваше превосходительство! Там едва батальон остался… Резервов больше нет.

— Галицкий полк в атаку! — рявкнул генерал. — Сам поведу!

Лекс отвернулся. Его мутило.

«Что за страна? Что это за страна? — сказал он себе. — Я хочу ее изменить, но я ее не понимаю! Сначала нужно понять, сначала — понять. Но поздно, поздно…». А что именно «поздно», объяснить не сумел бы.

Что-то оглушительно затрещало, воздух сделался горячим, твердым и швырнул Лекса на землю. Все звуки пропали.

«Убит? Как хорошо!» — пронеслось в помутившейся голове, но из горла подступил судорожный кашель, слух прочистился, заныл ушибленный локоть, и Бланк понял, что он жив и, кажется, цел — просто сбит с ног взрывной волной.

Кто-то быстро бежал к нему.

Лекс не удивился, увидев штабс-капитана Аслан-Гирея. Не удивился и наведенному пистолету. Он сейчас вообще ничему бы не удивился — даже если б речка превратилась в зияющую черную щель и втянула бы в недра земли весь этот кривой, сумасшедший, переставший быть понятным мир.

— Арестовываете? Чихирь? — тупо повторил Бланк. — Бред…

Но когда офицер, ведающий русской контрразведкой, помянул о плаще с капюшоном, очнулся инстинкт самосохранения. Он подстегнул заледеневшую кровь, сердце застучало часто и ровно, мысли прояснились.

Какой-то бородатый оборванец в пыльной черкеске, с огромным кинжалом на поясе и винтовкой на ремне, встал рядом, очень близко, задышал потом и чесноком. Лекс от него отодвинулся, настороженно слушая штабс-капитана. Тот бросал короткие, злые фразы. Узкие глаза ненавидяще щурились.

— Не имею в своем гардеробе офицерского плаща с капюшоном, — пожал плечами Лекс. — И никогда не имел. Что с вами, сударь? У вас деменция? Ежели так, ступайте к лекарю. Нашли время и место для припадка.

— У лекаря я уже был. — Аслан-Гирей усмехнулся краем рта. — И он мне всё рассказал, так что запираться бесполезно. Лекаря зовут Арчибальд Финк!

— Финк? — Бланк сдвинул брови. — Что вы можете знать про Арчибальда Финка?

— Я многое про него знаю, но важно лишь то, что я напрасно подозревал его. Ваш фокус с плащом сбил меня со следа, но лишь на время.

— Опять вы про какой-то плащ… — Лекс впился глазами в раскрасневшееся лицо офицера. — Ну, теперь я вас не отпущу. Извольте сделать объяснение! Чем вы связаны с Финком? Нет, сначала отвечайте, что вы такое. Почему вы можете кого-то в чем-то подозревать и сбиваться со следа? Кто вы?

— Я начальствую над службой контршпионажа, — улыбнувшись теперь уже обеими половинками рта, объявил штабс-капитан. — Моя забота — ловить шпионов. Таких, как вы.

Кажется, он ждал, что это сообщение поразит собеседника. И Бланк его не разочаровал.

Он ахнул, вполголоса выбранился.

— Теперь вам всё ясно? — Татарин торжествовал. — Оружие при себе имеете?

Лекс молчал, изображая внутреннюю борьбу.

За него ответил бородатый оборванец:

— У них в кармане… Зараз облегчу.

С неожиданной ловкостью он выхватил у Лекса из кармана «лефоше», повертел в руке.

— Левольверт… Ваше благородие, дозвольте я приберу?

И спрятал оружие за пазуху.

— …Вот оно что, — сказал Лекс, даже не покосившись на казака. — Вечная русская притча про правую и левую руку… Что ж, сударь, примите поздравления. Вышли по хорошему следу, но бросили его ради ложного. Это не делает вам заслуги.