Скитальцы - Кнут Гамсун

Эдеварту, который и сам бы уехал, будь у него деньги на дорогу, оставалось только кивать, соглашаясь с Карелом. Наконец он сказал: Я подумал, что мне нужны ещё и грабли. У меня в Доппене их нет.

Ему дали и грабли.

Вдруг Карел спросил: Я тут слышал, что ты собираешься продать Доппен?

Продать Доппен? Я об этом пока не думал, с удивлением ответил Эдеварт. Кто тебе это сказал?

Ну, значит, это только слухи. Ромео говорил, что должен продать твою усадьбу, и спросил, не хочу ли я купить её для своих парней.

У Эдеварта вытянулось лицо, он почуял неладное; в один прекрасный день Ромео продаст Доппен, чтобы получить то, что Эдеварт ему задолжал! Нельзя сказать, что я решил окончательно, признался он, но помню, был у нас с Ромео такой разговор. У этого парня хорошая память!

Карел: Он предложил мне купить Доппен. Но без водопада.

Точно, без водопада.

Эдеварт отправился домой в ещё более удручённом состоянии духа. Это было предупреждение. А вообще-то зачем ему Доппен, если он снова остался один? Да ради Бога, пусть Ромео берёт его за долги!

Вернувшись домой, Эдеварт принялся косить. От волнения он работал как одержимый, разговор с Карелом выбил его из колеи, он весь взмок от пота; коса хорошо брала влажную от росы траву, и там, где он прошёл, луг оставался чистым. Только бы ещё часок не стемнело, тогда он успеет покончить с первым клином, а завтра раскидает траву, переворошит её к обеду и вечером уберёт под крышу. Он не какой-нибудь новичок в крестьянском деле, как считает его братец Йоаким, что-что, а работать он умеет.

Закончив работу, он поспал часа два и снова был на ногах.

Светало, и день обещал быть жарким. Может, косить дальше? Роса продержится ещё часов семь, он покажет Йоакиму, на что он способен! Не отдохнув после вчерашнего, забыв про еду, он снова был уже на покосе.

Эдеварт был сильный и умел работать, коса пела, трава ложилась волнами, за ним оставалась широкая, скошенная полоса. Правда, он не был уверен, что поступает правильно, скашивая сразу всю траву, а вдруг погода не позволит высушить её, но это его не остановило.

Закончив косить, он пошёл домой, достал сухари с копчёным мясом, сварил кофе и выпил его с патокой; в десять роса уже высохла, и он начал раскидывать тяжёлую сырую траву, её было не меньше двадцати возов. Под конец он чуть не падал с ног от усталости и, не успев лечь, погрузился в сон.

Проснулся Эдеварт с ясной головой, а не покидавшая его тревога лишь обострила эту ясность. Ему больше не казалось несправедливым желание Ромео продать Доппен, Эдеварт заслужил это за то, что обманул старого Кноффа, когда покупал для него рыбу на Лофотенах несколько лет назад, теперь эти деньги вернутся к своему хозяину.

И хватит об этом.

А Лувисе Магрете? Это было уже другое дело. Первый раз ему стало горько. Что ни говори, а она таки сбежала от него с Андерсом Воде. Таки сбежала. Разве не она с начала и до конца виновата в том, что он, взрослый человек, сидит здесь, не имея за душой ни гроша, и питается всухомятку, как в самые бедные дни детства? У него накопилось много обид на неё, а как она изменилась, он даже стал бояться её. Ни её страсти, ни нежности нельзя было доверять, и эти мгновения сопровождались нескромными словами и восклицаниями, от которых ему становилось неловко. А как понимать, что она нисколько не опасалась последствий? Стало быть, там, в чужой стране, она выучилась штучкам, о которых он только слышал и которые были ему противны? Она делала и ещё кое-что, вызывавшее в нём протест: как-никак он вырос в религиозной семье, а Лувисе Магрете ничего не стоило осквернить воскресенье, усевшись за шитье, когда пастор читал в церкви проповедь. О, она стала такой развязной, такой самоуверенной, оно и ладно бы, но как же она была теперь не похожа на прежнюю застенчивую и скромную Лувисе Магрете! Какое отношение имеет бесстыдство к любви? Доставляло ли оно Лувисе Магрете удовольствие, было ли ей по вкусу, делало ли её более весёлой и счастливой? Нет, это была не испорченность, а фокусы, которым она научилась. Эти кудряшки, которые и не шли ей вовсе, шляпка, ботинки на шнуровке, городское платье — да ещё непременно что-то на шее, из-за чего её лицо казалось старше, жёстче и менее красивым, — всё это решительно не шло Лувисе Магрете, однако нравилось ей, она привыкла к этому и уже не могла без этого обходиться. А что означала её шутка с цветком в петлице? Они так делали на пикниках, сказала она, чем смутила его, такого с ним ещё не бывало. А порой она не могла припомнить какое-нибудь норвежское слово и говорила: Как это сказать... я знаю это только по-английски! Она говорила искренно, но как-то уж слишком глупо для хозяйки Доппена в Фусенланнете. Английский язык, что это такое? Вот Август знал русский, но при этом не забывал норвежских слов. А она забывала и говорила по-английски в лавке и с Андерсом Воде, и со старшим приказчиком Лоренсеном. Эдеварту было неприятно слышать их разговор, но разве попросила она хоть раз Хобьёрг спеть ему какую-нибудь английскую песенку? Ни разу. Ладно, всего тебе доброго, кокетничай и говори по-английски там, за Атлантическим океаном, ради Бога! Но сам он, Эдеварт, был бы сейчас совсем другим человеком, если б никогда не повстречал Лувисе Магрете Доппен...

И об этом тоже хватит.

К счастью, он успел высушить сено и на своей спине перетаскал его под крышу, хотя и поступил неосторожно, выкосив сразу весь луг. Однако обошлось, ему повезло; правда, потом у него ломило всё тело, и он то стонал, то смеялся над своей слабостью, но душе его эта работа не повредила, наоборот. По вечерам он варил себе ячменную кашу и ел её, запивая разведённой в воде патокой, это была добрая пища, и он благодарил за неё Господа Бога.

Когда сено было убрано, он снова поехал к Карелу и вернул ему косу с оселком и грабли.

Покончено в Доппене, покончено с Доппеном? Раз — и готово. Эдеварт ходил по усадьбе и прощался. Само собой, ему было грустно, что всё сложилось так неудачно, но изменить что-либо было не в его силах. В дровяном сарае стоял новый топор, Эдеварту жаль было оставлять топор в одиночестве, но и забрать его он не мог, нет, он не возьмёт из Доппена ни гвоздя, ни щепки; Эдеварт всадил топор в чурбак, на котором колол дрова, и там оставил. Потом он вошёл в дом и попрощался с комнатой; его взгляд упал на кровать, на него нахлынули воспоминания, он не выдержал, и то ли всхлип, то ли жалобный стон вырвался из его груди. В ту минуту он вспомнил все свои недобрые мысли о Лувисе Магрете и со слезами раскаялся в них.

Август был уже готов.

Одно прошу, сказал он Эдеварту, если я приду к тебе и попрошу отсрочки часа на два, чтобы закончить свои дела, не давай их мне.

Как знаешь, ответил Эдеварт, не совсем понимая, о чём говорит Август.

Большую часть ночи им предстояло ждать почтового парохода, идущего на юг; Август вдруг что-то вспомнил и ушёл. Время от времени Эдеварт видел его между домами, Август как будто куда-то спешил.

Вечером он пришёл и сказал: Нет, я всё-таки не успею к этому пароходу.