Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

Вечер 5 июня выдался особенно жарким. Зной угнетал и душу, и тело, стеснял дыхание. Франсуа с Розой находились в спальне, когда услышали донесшийся снаружи странный звук. Жаки пели. Никогда прежде ни Франсуа, ни Розе не доводилось слышать ничего подобного. Это не походило ни на боевой гимн, ни на молитву. Пение было жалобным и диким, без единого слова, и состояло лишь из бесконечно повторяемого «о-о-о-о». Раздаваясь в предгрозовой ночи, оно вызывало невольную дрожь. Казалось, оно доносится из времен, предшествующих любой цивилизации, из того далекого прошлого, когда человек был лишь зверем среди себе подобных, вынужденный отвоевывать у других свое право на жизнь. Это лучше любых слов выражало то, чего хотели жаки. Это было их оправдание, их призыв к справедливости…

Роза де Флёрен вздрогнула. Она сходила за своей лирой и принялась наигрывать мелодии, которым научилась от одного трубадура, вернувшегося из Иерусалима. Франсуа приблизился к ней. Он больше не слышал дикую песнь жаков. Они были вдвоем, друг подле друга, отрезанные от всего остального мира. На последней ноте они слились в объятии, и Роза, как всегда, одержала верх.

***

С тех пор как они попали в замок Флёрен, Туссен ночевал под открытым небом. Он отказался занять комнату в замке. Имел ли он право нежиться в постели, когда те, за стенами, спали на голой земле?

Их пение разбудило его. Он вскарабкался на дозорный ход. Жаки разожгли большой костер и сгрудились вокруг него. Туссен зажал себе уши, чтобы не слышать их, но знал, что это бесполезно. Песня все равно была слышна. Он замотал головой, словно обезумевший зверь, и закричал:

— Замолчите!

Но жаки не умолкали. Тогда Туссен отказался от борьбы. Сначала он тихонько подхватил, потом взобрался на зубец и запел во весь голос вместе со всеми. Он очень хотел бы остаться оруженосцем Франсуа де Вивре, но он был также одним из них, и от этой борьбы ему никуда не уйти. Туссен запел еще громче. Один в ночи, подкидыш, найденный на ступенях церкви, сын раба и служанки, он отвечал на зов своей стаи…

На следующее утро жаки ушли. Франсуа обнаружил это с отчаянием. Волшебство кончилось. Ему снова приходилось противостоять прежним напастям, прежним злым чарам.

Франсуа собрался в молчании, сжав зубы, до крайности раздраженный. Туссен не перемолвился со своим господином ни единым словом. Роза, исчезнув куда-то ненадолго, вернулась и настояла на том, чтобы Франсуа в последний раз заглянул в ее розарий. Лишь оказавшись там, он понял причину ее настойчивости: на месте пышного красного куста зияла голая стена. Роза подняла с земли сверток из белой ткани и протянула ему. Это и был розовый куст, точнее, то, что от него осталось: корневище и основания веток.

— Возьмите. Я срезала его по всем правилам. Через несколько лет он будет ничуть не меньше.

— Но почему?

— Этот розовый куст — для избранных. Его место рядом с вами. Вы посадите его там, где будет ваше сердце.

— А ваш муж?

— Скажу ему, что он засох в эту зиму. Прощайте, Франсуа…

Франсуа взял подарок с болью в душе и привязал его к седлу. Вот оно, значит, как вышло: за этот малый срок он опустошил сердце Розы… Но ему пришлось признаться себе, что и сам он ранен ею. Кто знает, может, она и стала бы его избранницей, если бы не была уже замужем, а его самого в Англии не ждала бы Ариетта, совершившая ради их любви беспримерный подвиг! Как бы там ни было, он никогда не позабудет Розу де Флёрен. Она открыла ему нечто такое, что таилось между любовью и наслаждением; нечто такое, что могло бы называться блаженством души и счастьем тела. Но он удостоился этих восхитительных мгновений, получил на них право лишь потому, что возвращался на войну. Никогда еще война не казалась ему такой ненавистной! Франсуа вскочил на коня, обернулся, бросил:

— Прощай, Уарда!

И скрылся в пыли.

***

За то время, что Франсуа провел в замке Флёрен, события приняли гораздо больший размах. Внезапность Жакерии ошеломила всех. Крестьяне, хоть и плохо вооруженные, сделались полными хозяевами в сельской местности. В одном только Иль-де-Франсе добычей пламени стало около сотни замков, а их обитатели большей частью были вырезаны. Самый многочисленный отряд жаков под предводительством Гильома Каля хоть и потерпел неудачу под Компьеном и Эрменонвилем, зато взял Сан-Лис и беспрестанно пополнялся за счет более мелких банд.

Этьен Марсель решил поддержать жаков. Правда, он послал своих вооруженных горожан на помощь повстанцам не без некоторых колебаний, но ведь цели, а равно и методы и у них, и у жаков были одни и те же… И все же он удовлетворился лишь тем, что велел разрушить вокруг Парижа поместья ближайших советников дофина, неукоснительно воздерживаясь от любого насилия над их обитателями. Так что его акция осталась чисто символической.

Зато дворянство откликнулось на эти события совсем иначе. Его месть была ужасна. Едва миновал первый миг замешательства, как рыцарство, заставив умолкнуть былые разногласия и обиды, собралось с силами. Первым в драку бросился дофин, вынуждаемый обстоятельствами прекратить блокаду Парижа. Карл Злой, забыв, что он претендент на французскую корону и союзник Этьена Марселя, спешно созвал свои войска, состоявшие наполовину из англичан. И все прочие разрозненные дворяне тоже подняли оружие против жаков. Стихийному крестьянскому выступлению они противопоставили священный союз всего дворянства; кличу «Смерть дворянам» эхом ответил клич «Смерть мужичью!»…

Военный опыт Франсуа был короток, но все же достаточен, чтобы ощутить опасность. И он ощущал ее за каждым кустом, на каждом подворье, на каждом проселке. Это напоминало ему чувство, которое он испытал во время Черной Чумы, покинув замок Вивре на Звездочке. Как и тогда, он оставил замкнутый, защищенный мир, чтобы погрузиться в пучину бури. Время от времени он проезжал через какую-нибудь сожженную деревню. Карательные меры начались. Странно, но Франсуа нигде не видел трупов, кроме тела одной старухи, повешенной на дереве. Должно быть, когда эта местность была опустошена, жаки перебрались в другое место… Франсуа проскакал, таким образом, целый день, постоянно держась начеку. В самом сердце Иль-де-Франса он чувствовал себя будто во вражеской стране.

У Франсуа был план: присоединиться к войску дофина. В последний день своего пребывания в Париже он слышал, что тот стоит лагерем где-то между Мо и Мелёном. Поэтому, покинув Флёрен, Франсуа де Вивре взял направление на юго-восток.

Такой выбор был обусловлен многими причинами. Во-первых, Франсуа собирался примкнуть, наконец, к своему лагерю — лагерю единственной законной власти — и лишь сердился на себя, что не сделал этого раньше. Бездействие во время восстания казалось ему теперь непростительным. Он больше не хотел сражаться в одиночку. И не только потому, что одинокому рыцарю, продвигающемуся через охваченную мятежом местность, грозила большая опасность. Ему не терпелось оказаться под началом полководца, избавиться от личной ответственности. Продолжать и дальше самостоятельно принимать решения в этой смуте казалось ему слишком непосильной ношей.