Повседневная жизнь московских государей в XVII веке - Людмила Черная

Всё, что требовалось сокольникам и их подопечным птицам, изготавливалось на казенные деньги и отличалось красотой и даже изысканностью. Царь призывал и собственных сыновей, и всех придворных: «Будьте охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою, зело потешно и угодно, и весело, да не одолеют вас кручины и печали всякие…» Он брал с собой на соколиную охоту не только сыновей, но и жену с дочерьми. Например, в последние годы жизни вся царская семья часто «тешилась», наблюдая за ловчими птицами в Коломенском, Измайлове, Алексеевском, Соколове и других загородных вотчинах. Бывало, что соколиную охоту устраивали в пригородах столицы, на Девичьем поле, в Сокольниках и других местах. Конечно, в конце жизни царь уже не мог целыми днями заниматься соколиной охотой, да и количество выездов на нее сократилось.

Охота не стала любимой потехой юного Федора Алексеевича, который из-за болезни ног был малоподвижен. Но стрельба из лука ему нравилась, у него было большое количество луков «государевой статьи» и «расхожих турецких», из которых он стрелял в основном при посещении загородных усадеб. Среди его потех преобладали конные прогулки, книги, сады и музыка. Заменой охоты стало для него увлечение лошадьми.

Еще в детстве у царевича было 27 «потешных» лошадей, а также верблюд и осел. В Кремле от Боровицких ворот вдоль Москвы-реки в гору тянулось здание Конюшенного дворца («аргамачных конюшен»). Там содержались не только аргамаки (скаковые лошади восточной породы), но и иноходцы, мерины, жеребцы, лошади «государева седла», а также «возники» — упряжные, возившие сани, колымаги, кареты. Число их доходило до 150, а в подмосковных царских конюшнях по данным 1681 года содержалось пять тысяч лошадей.

Федор Алексеевич много читал о лошадях и собирал литературу о них. Так, в 1677 году ему подарили перевод французской книги Антуана де Плювинеля (Антония де Плувинелла) «Наставление королю в искусстве верховой езды» («Учение, како подобает объезжати лошадей, се есть художество о яждении»), а чуть позднее перевод с немецкого языка «Книги конского учения» и перевод с польского «Руководства по коннозаводству». Наверняка были и другие переводные книги, посвященные коневодству. Страсть к лошадям еще в детстве обернулась для Федора неприятностью — при падении с лошади он получил травму, которую некоторые исследователи считают причиной болезни его ног; однако сохранилось заключение консилиума иностранных докторов, что болезнь эта проистекала не от внешних причин, а от «внутреннего устройства» «персоны царской».

При дворе Федора Алексеевича не просто разводили лошадей, но было организовано некое подобие конного цирка, в котором лошади проделывали разные удивительные маневры. Сохранилось описание одного из представлений, организованных «конного учения мастером» Тарасом Ростопчиным. Сначала кони прыгали то на двух, то на четырех ногах, изгибая при этом тела «в странные дуги». Затем трюки усложнились: четыре коня стали крестообразно и начали прыгать и скакать, «как будто они стремились превзойти друг друга в ловкости». Одну лошадь дрессировщик заставил встать на колени и отбить земной поклон царю по русскому обычаю, после чего она легла «спать» в обнимку с конюхом. Самым сложным, пожалуй, был аттракцион, в котором лошадь подняла передние ноги и оперлась ими о стену, в это мгновение один конюх вскочил ей на спину, а другой захватил ее передние ноги и положил их себе на плечи. Затем лошадь двинулась на задних ногах и, по замечанию голландца Конрада фан Кленка, оставившего это описание, «она стала даже искать в голове конюха, как это делают обезьяны». Конечно, подобные трюки, да еще юмористически окрашенные, вызывали у публики смех и, по-видимому, доставляли юному царю, заядлому лошаднику, несказанное удовольствие. Мастера «конского учения» получали богатое вознаграждение за этот «лошадиный театр», который как бы заменил царю Федору театр настоящий, созданный при его отце и прекративший существование после его смерти под влиянием патриарха Иоакима.

Стремлением царя к ограничению роскоши был вызван указ об использовании упряжек в шесть лошадей: боярам, окольничим и думным дворянам разрешалось ездить в санях или каретах, запряженных парой, в праздники — четверней, и только на сговоры и свадьбы — шестерней; стольникам, стряпчим и дворянам полагалось зимой запрягать в сани одну лошадь, а летом ездить верхом.

В XVII столетии сад, и до того являвшийся неотъемлемой частью русской жизни, приобрел в придворной культуре новый статус, особую эстетическую значимость и ценность, превратился из простого места отдыха и выращивания плодовых или лекарственных насаждений в объект любования, созерцания и наслаждения. Теперь сады имели причудливую планировку, украшались беседками, скульптурами, фонтанами, каскадами и водопадами, они должны были удивлять посетителей и демонстрировать эрудицию хозяина.

Ренессансные и барочные достижения в развитии садового искусства, уже давно широко использовавшиеся в Западной Европе, в это время проникли и в Россию. Московские государи и их приближенные в своих городских или загородных усадьбах воплощали в жизнь проекты новых садов, приглашая для этой цели зарубежных специалистов и щедро вознаграждая их за труд.

Христианское представление о саде так или иначе восходило к образу рая — места абсолютного благоденствия и изобилия, изначально данного человеку Богом и утраченного в результате нарушения установленного там порядка. Рай как идеальная, рационально обустроенная среда обитания был тем недостижимым образцом, на который ориентировались христиане в освоении окружающей природы и создании своего обжитого пространства (поселения, храма, жилища, рода, сообщества и т. п.), противопоставляемого дикому и неорганизованному пространству. При этом сад определенным образом олицетворял связь мира, обустроенного человеком, с Эдемом, созданным Господом.

По данным 1702 года, царское семейство владело пятьюдесятью двумя садами в Москве и Подмосковье, в которых насчитывалось 46 694 яблони, 1565 груш, 9136 вишен, 582 сливы, 17 лоз винограда, семь деревьев грецких орехов, 23 дерева чернослива, восемь кедров, две пихты, тысячи кустов смородины, малины, крыжовника, шиповника и много других растений.

В Кремле до XVII века сады существовали как жизненно необходимый придаток царского быта. Они создавались прежде всего для хозяйственных нужд, состояли из плодовых деревьев, типичных для среднерусской полосы (яблонь, груш, слив, вишен и др.), а также кустарников смородины, малины, крыжовника, шиповника и пр. Были и так называемые красные сады — как правило, небольшие парадные садики для прогулок и отдохновения. Они могли включать в себя три-четыре дерева и несколько кустарников и цветников.

В царствование Михаила Федоровича в Кремле на скате Боровицкого холма были устроены на сводах старых разрушенных дворцов Бориса Годунова и Лжедмитрия I набережные сады — Верхний и Нижний. По свидетельству современников, государь интересовался разведением садов, тратил много средств на приобретение за границей новых, неизвестных в России дорогих растений. Так, по его указу гамбургский купец Петр Марселис, снабжавший царский двор заграничными товарами, привез в Москву махровые и прованские розы. Немецкий ученый Адам Олеарий свидетельствует о том, что розы эти были взяты из готторпских садов герцога Голштинского. По приказанию Михаила Федоровича в Астрахани были заведены царские виноградники, из собираемых с них ягод изготавливалось вино, поступавшее в государевы погреба. Например, в 1630 году было отправлено в Кремль 50 бочек белого и красного вина. При Михаиле Федоровиче виноградные лозы посадили даже непосредственно в кремлевских садах, где уже шел эксперимент по выращиванию грецких орехов.