Схватка за Амур - Станислав Федотов

– Дмитрий Иваныч, – громко позвал Невельской. Поскольку они делили на две семьи и этот новый дом, как прежде маленький флигелек, Орлов, конечно, услышал и через кухню прошел на половину капитана. – Гляди, что Катюша нашла в нашем доме. Это я уже разломил.

Орлов взял обломки пуговицы, посмотрел, потом поднес один из них острым уголком к пламени свечи. Невельские с любопытством следили за его действиями. Уголок задымил и стал раскаляться.

– Уголь, – уверенно сказал Орлов. – Каменный уголь. Откуда?

– Я же говорю: Катюша нашла. После гостей с Сахалина. Кажется, из деревеньки Дуэ.

– Их тогда Соня привела, – добавила Екатерина Николаевна. Ей тоже захотелось как-то поучаствовать в, кажется, важном событии.

– Соня… – задумчиво сказал Орлов. – Она живет в Пуире. Знаете что, Геннадий Иванович, сгоняю-ка я завтра на всякий случай в Пуир, до него всего-то верст двадцать. Вдруг эти гости еще не уехали – там и порасспрошу их.

– Нет, Дмитрий Иванович. Сахалином займется Бошняк. Вам пора снова отправляться в верховья Тугура, Уды, и их притоков. Надо еще раз определиться по тем пресловутым миддендорфовским столбам. Мы должны поставить жирную точку в отношении так называемой китайской границы по Становому хребту. И потом – гиляки говорили о неких плохих русских, которые поселились где-то в тех краях. Наверное, это беглые каторжники, с ними надо быть осторожными. Если станут с нами сотрудничать, им простятся все прошлые грехи. А если – нет, они могут стать очень опасными. Тогда придется поступать с ними по обстоятельствам.

– Понятно, – усмехнулся Орлов. – Вести речь о мире, но порох держать сухим.

– И наготове, – добавил Невельской.

Орлов ушел на двух оленьих нартах с двумя гиляками в середине января. Через месяц Бошняк в сопровождении толмача Позвейна и казака Семена Парфентьева направился на Сахалин с главной целью – найти месторождение каменного угля возле селения Дуэ и выяснить, возможна ли его добыча и удобная погрузка на суда. Ему вменялось также собрать сведения об острове и его населении, в первую очередь, как оно относится к Японии и Китаю; дознаться, жили ли действительно на Сахалине русские моряки и не поднимали ли они российский флаг. Гости с Сахалина упоминали большую реку Тымь – значит, надо осмотреть и ее.

Ну и, разумеется, нужны сведения о появлении иностранных судов.

Буквально на другой день после Бошняка Невельской отправил на собаках мичмана Чихачева и тунгуса Афанасия на реку Горин и далее к селению Кизи. В Кизи он должен был встретиться с приказчиком Березиным и топографом Поповым, которые с тремя казаками ушли на двух нартах вверх по Амуру проводить расторжку с аборигенами, передать с Березиным донесение о проделанной работе, а самому с Поповым идти к заливу Нангмар – уточнить, действительно, тот ли это залив, который Лаперуз назвал Де-Кастри, весновать там, дождавшись открытой воды, купить у гиляков лодку и на ней вернуться в Петровское.

Таким образом, четырьмя группами Геннадий Иванович охватил огромную территорию Нижнего Приамурья и Сахалина. Каждая из них, в соответствии с заданием, вела скрупулезную съемку местности, наблюдение за ледовой обстановкой на Амуре и море, общалась с населением, знакомясь с их образом жизни и выявляя возможные случаи появления чужих кораблей и, разумеется, китайцев и маньчжуров.

И только-только ушла последняя группа, как прибыла первая зимняя почта из Аяна, которая добиралась до Петровского аж больше восьмидесяти дней. И с ней пришли письма: из Петербурга (от 4 июля) и Иркутска (от 15 сентября). В обоих был запрет на исследования края дальше Николаевского поста.

2

Генерал-губернатор гневался.

Весь красный, взъерошенный, он молча бегал по гостиной, а Екатерина Николаевна сидела в стороне, на диванчике, с вышиваньем в руках – с некоторых пор ей понравилось возиться с иголкой и цветными нитками – и, посматривая на мужа, всегда готовая откликнуться на его обращение к ней, занималась своим нехитрым делом.

Она очень не любила, когда муж молчал, переживая какие-то неприятности внутри себя, и его метания при этом называла «беганьем по потолку». Когда она впервые так ему сказала, он очень удивился:

– Почему по потолку?

– Потому что ты в такой момент все видишь… как это сказать?.. вверх торьмащками.

Катрин выговорила слово так смешно, что Муравьев захохотал:

– Хорошо, хоть не тюрьмашками, – а, просмеявшись, еще прыская, пояснил: – Вверх тор-маш-ками, Катюша, это значит – вверх ногами. А если я бегаю по потолку, то вверх ногами-то именно я, а не то, что вижу.

– Какая разница! – Катрин махнула на него рукой. – Все равно ты видишь не так, как на самом деле.

– А ведь и верно: главное при этом – как вижу я, а не как на самом деле, – задумчиво сказал Николай Николаевич. – И получается – вижу неправильно. Да-а, здорово ты меня приложила!

Катрин смутилась:

– Прости, я не поняла – куда тебя приложила. Или – к чему? Русский язык иногда бывает очень трудный.

Муравьев улыбнулся:

– Ну, ты с ним неплохо справляешься. Куда лучше, нежели Элиза. А я выразился иносказательно. Приложила – значит, пояснила, что я не прав.

– Когда тебе плохо, ты не молчи, Николя. Когда ты молчишь, я не могу понять, что тебя беспокоит, и ты от меня далеко. А мы должны быть вместе. Всегда и во всем.

– Ты очень хорошо сказала, моя дорогая! Вместе всегда и во всем. Я постараюсь тебя не беспокоить. – Он нежно поцеловал жену в губы, она мгновенно ответила, и его, как всегда, пронзило раскаленной иглой сверху донизу. Больших усилий стоило сдержаться.

А выраженьице это острое с той поры осталось. И Муравьев даже сам иногда так о себе говорил: мол, бегал по потолку.

Вот и сейчас он «бегал по потолку», а Екатерина Николаевна ждала, когда он выдохнется. Гнев его не мог обрушиться на кого-то конкретно – за себя она никогда не боялась, – значит, можно не вмешиваться. Успокоится – сам скажет.

Так и вышло.

Через несколько минут Николай Николаевич, пробегая мимо склонившейся над вышивкой жены, вдруг остановился, чмокнул ее в склоненную головку и, развернувшись, уселся рядом. Катрин подняла на него глаза и улыбнулась.

– Нет, ты представляешь, Катюша, – заговорил он, еще возбужденно, но уже без красных пятен на лице, – Невельской опять лезет на рожон! Пишет мне о скорейшем занятии заливов и бухт до корейской границы: мол, по весне к побережью иностранцы наведываются, и надо им дать укорот…

– А ты что, не веришь Геннадию Ивановичу?

– Да верю я, верю! – досадливо махнул рукой Николай Николаевич. – Как не верить! Мы с ним год назад об этом в Петербурге говорили. Но сейчас можно бы и погодить. Он же знает: чтобы в каждой бухте посты ставить – ни сил, ни денег нет, но ему – вынь да положь! Ты уже знаешь РАК, эту архаичную Компанию, которая воистину, подобно раку, только и пятится назад, так вот, я не могу ее заставить снабжать экспедицию продовольствием и товарами, как положено, а Невельской мне толкует, что надобно еще людей и офицеров присылать. Где я их возьму и на каком основании пошлю?! Сейчас главное – занять Амур, а исследовать его можно и после! Он России нужен, чтобы в случае войны Камчатку защитить, но нам и это запрещено царским указанием. Я же ему написал об этом, а он, как нарочно, рассылает своих исследователей во все концы края и докладывает мне, какие герои его подчиненные в экспедиции. Тот же подпоручик Орлов доказал, что миддендорфовские пограничные столбы – ерунда на постном масле, что хребет, указанный в Нерчинском трактате, заворачивает на юг, пересекает Амур еще до Уссури и уходит в Китай. На что я всегда и надеялся. Замечательно, снимаю шляпу перед Орловым, но как я сейчас сообщу об этом государю? Он же начертал на моем докладе: «Рановременно сие», – явно под воздействием Нессельроде. А война начнется – и тогда будет поздновременно , то спросят-то все равно не с Невельского или, более того – с Нессельроде, а с меня.