Гумилев сын Гумилева - Сергей Беляков

Гумилев тяжело переживал критику востоковедов, что отразилось в переписке с Петром Савицким. Пражскому корреспонденту пришлось даже утешать Гумилева: «…дискуссия вокруг ваших книг и статей приобретает "мировые" размеры. Радоваться этому надо, а не огорчаться по поводу глупых или несправедливых высказываний оппонентов. "Пусть ругают, только бы не молчали" – таков закон научного успеха. В споре этом я целиком на Вашей стороне, разделяю все Ваши соображения…»

Письмо датировано 23 марта 1963 года. К этому времени в дискуссиях о «Хунну» наступил перелом. Еще в 1962 году журнал «Народы Азии и Африки» напечатал еще две рецензии на «Хунну». Одна из них была даже чересчур доброжелательной, ее автор, синолог Михаил Васильевич Воробьев, дружил с Гумилевым. Другая – сдержанная, но не ругательная, не разгромная, принадлежала перу синолога Лазаря Исаевича Думана. Того самого Думана, чьи комментарий и предисловие к сочинениям Сыма Цяна в свое время так не понравились Гумилеву. Пожалуй, это наиболее взвешенная из рецензий на «Хунну». Думан также критиковал Гумилева за неточности и заметил, что многие трактовки Гумилева очень спорны, но, в отличие от Васильева и Кляшторного, признал монографию Гумилева ценной: «В заслугу автору можно поставить последовательное из ложение скудных сведений о хуннах, разбросанных в различных китайских источниках и переведенных в свое время Н.Я.Бичуриным. Автор дополняет эти сведения археологическими данными и стремится достаточно полно, насколько это позволяют доступные ему источники, осветить всю совокупность проблем истории, социальной, культурной и экономической жизни хуннов».

Гумилев и Артамонов тоже не молчали. Еще в 1962 году они отправили в редакцию «Вестника Древней истории» письмо, составленное, очевидно, в большей степени Гумилевым. Редакция журнала опубликовала его вместе с другими материалами о дискуссиях вокруг «Хунну».

Из возражений Гумилева стоит отметить два.

Виктор Морицевич Штейн позволил себе одну рискованную фразу: «Проблема гуннов – прежде всего китайская проблема…» Гумилев увидел этот политический промах ученого и не преминул воспользоваться: «…почему надо считать, что Забайкалье, Монголия, Тува, Семиречье и Южная Сибирь, населенные тюрками и монголами, — историческая принадлежность Китая?!» Право же, стиль научных дискуссий прошедшей эпохи повлиял и на Льва Николаевича.

Другое замечание Гумилева и в самом деле интересно, пожалуй, это самый лучший его аргумент в споре: «Изучение китайских текстов – не единственный путь исследования, и нет ничего противоестественного в координации усилий ученых: филологи переводят тексты, а историки изучают описанные в них события».

С.И.Руденко, выступивший 28 марта 1963 года в Географическом обществе с докладом о дискуссии вокруг книги Гумилева, тоже говорил об «историческом синтезе» и сотрудничестве ученых. Руденко, выдающийся русский этнограф, исследователь кочевых обществ Евразии, подчеркивал, что «Л.Н.Гумилев подошел к постановке и решению вопроса не как востоковед-филолог или археолог, а как историк, базирующийся на знании всемирной истории. Он рассматривает историю хуннов как компонент общего всемирно-исторического процесса. Этот подход, безусловно, оправдан, так как многоязычие источников по центральноазиатским проблемам исключает возможность использования их в подлиннике одним исследователем».

Но востоковеды и прежде, и теперь предпочитают этой научной мануфактуре традиционную, уважаемую работу средневекового мастера, который проводит самостоятельно все этапы исследования: от перевода и критики документа-источника до публикации оригинального научного труда, если только на последний остались время, силы, здоровье и желание. Примечательна судьба того же Кима Васильевича Васильева. Он напишет за свою жизнь только одну книгу – это будет его изданная диссертация «Планы сражающихся царств». Другая книга, «Истоки китайской цивилизации», выйдет через одиннадцать лет после смерти ученого. Для специалистов по истории Древнего Китая – книга ценная, но, увы, неоконченная.

16 ноября 1961 года Гумилев защитил докторскую диссертацию. «Защита эта стоила мне очень больших травм и потерь, — утверждал Лев Николаевич в своих воспоминаниях, надиктованных в 1987 году на магнитофон, — т. к. в Институте востоковедения, откуда, очевидно, и писали на меня доносы, ко мне было исключительно плохое отношение. И когда прислали эту диссертацию в московское отделение Института востоковедения, ее сначала потеряли, потом, когда я вернулся, ее разыскали, но отказали мне в рецензии на том основании, что у них Древний Восток – до V века, а у меня – VI-й. Но потом мне все-таки выдали положительную рецензию, и я защитил диссертацию единогласно».

Печальная судьба гонимого ученого… Лев Николаевич, как и его великие родители, умел создавать себе репутацию. Кроме того, атмосфера борьбы с «недоброжелателями», «завистниками», «врагами» была Гумилеву привычна и приятна. Недаром же казанский журналист Гафазль Халилуллов признает в Гумилеве «старого гладиатора».

9 мая 1961-го в Эрмитаже обсуждали диссертацию Гумилева. Многие востоковеды даже не пришли: «отдел востока своим отсутствием показал, что не имеет к теме никакого касательства». Тем не менее диссертацию одобрили, на осень назначили защиту: «Дело жизни сделано!» – писал Абросову Гумилев. Он явно торопил события.

Осень 1961-го была для Гумилева нервной. Он едва успел отдохнуть после хазарских экспедиций, как началась дискуссия вокруг «Хунну» и случилась последняя ссора с Ахматовой. И все таки по сравнению с мрачной, едва ли не трагической обстановкой 1948-го, когда полуголодный и безработный Гумилев уже не верил, что будет допущен к защите кандидатской, осень 1961-го кажется временем благополучным. На защиту вышел старший научный сотрудник Государственного Эрмитажа, признанный профессиональный историк. Оппонировал ему не какой-нибудь недоброжелатель вроде покойного Бернштама, а защитник и покровитель – Михаил Илларионович Артамонов. Защита и пройдет в высшей степени благополучно. По словам Д.Н.Альшица, которого Гумилев пригласил на защиту, на заседании ученого совета исторического факультета ЛГУ не хватало свободных мест: «многие плотной толпой стояли за рядами стульев» – первый знак его будущей популярности, предвестие громовой славы последних лет. «Защита прошла триумфально», — вспоминала Наталья Казакевич. Даниил Альшиц пишет: «прошла блестяще и была очень интересной. Это хорошо известно».

Правда, на защите присутствовал человек, который мог бы вмешаться и, разумеется, не помешать и даже не подпортить торжество, но хотя бы завязать дискуссию. Это был Сергей Григорьевич Кляшторный, который два года спустя сменит блестящего лингвиста Андрея Кононова на должности заведующего сектором тюркологии и монголистики Ленинградского отделения ИНА АН СССР.

«Сережка», как называл его Гумилев, присутствовал 9 мая в Эрмитаже и участвовал в обсуждении. О дискуссии же Казакевич отозвалась одной фразой: «Присутствовали и внеэрмитажные историки, один из них, по фамилии Кляшторный, особенно рьяно нападал на автора диссертации». Но на защите Гумилева Кляшторный не выступил, так как «не хотел портить ложкой дегтя бочку меду». Возможно, дело было не только в этом. Сергей Григорьевич по крайней мере дважды видел, как ведет себя Гумилев в полемике, и не стал ввязываться в заведомо неблагодарное дело.