Поколение пепла - Алексей Доронин

Но все, что они могли сделать, это осложнять неприятелю жизнь. В половине города враги уже чувствовали себя почти как дома. Все поля, огороды и теплицы… все, которые не затоптали и не выжгли… все склады, все, что не успели вывезти – тоже принадлежали им. Теперь это был их город, и они планомерно зачищали его от последних зарывшихся в землю защитников. Основным средством борьбы со снайперами был главный калибр танков, гранатометчиков выкуривали из подвалов живой массой пехоты.

Иногда казалось, что натиск врага с каждым днем становится все слабее. Но это была иллюзия. К контингенту Сибагропрома исправно подходило подкрепление, подвозились цинки боеприпасов. Продовольствие они брали прямо здесь. А забаррикадировавшиеся защитники еще не голодали, но уже уменьшали пайки. Несколько раз защитникам Подгорного удавалось повернуть ход битвы вспять и даже отвоевать у врага несколько дворов. Но потом южане, поддерживаемые танками, приходили в себя, отбивали контрнаступление северян и снова шли в атаку.

Силы были слишком неравными. С каждым днем надежда в сердцах защитников таяла, и нечем было восполнить этот дефицит. Он действовал еще сильнее, чем недостаток патронов и бинтов. Даже еда была не так важна, как понял Данилов.

Смешно иметь мысли, как у Пьера Безухова, делая работу мясника, но еще недавно в перерывах между рейдами и засадами Данилов думал, насколько нелепое занятие – война.

Человек может строить наполеоновские планы. Но он бывает силен только по сравнению с другим человеком. А в масштабах мироздания он хрупок, как тростник, и слаб, как микроб. И так же глуп. Он не может предугадать, что будет с ним завтра и даже сегодня вечером. И вместо того, чтобы ценить каждое мгновение своей короткой жизни, помогать другим и вместе преодолевать трудности, он придумывает себе дополнительные проблемы, укорачивающие и без того недолгий век.

Все это выглядело как театр абсурда.

Почему-то на войне убивать оказалось даже неприятнее, чем за время его похода. Тут убиваемый им человек иногда непосредственной угрозы его, Александра, жизни не представлял. Но любое дело он всегда старался делать хорошо. Так его воспитали. Даже тут, делая эту мерзкую кровавую работу, он вначале при каждом результативном выстреле мимолетом думал о жизни человека, но уже на пятом попадании перестал, воспринимая это так же легко, как забитый гвоздь. Потом дошло до такого автоматизма, что он просто работал, как слесарь или токарь. Промахнулся – плохо. Попал – кто-то валится на землю. Не человек – силуэт. Крика не слышно, крови не видно. Валится и часто уже больше не шевелится. Иногда это означает только то, что человек просто залег, и сейчас лежит на земле и впервые в своей жизни искренне молится богу.

И все же они не справились. Даже убивая троих или пятерых за одного из своих рядов, они не достигли результата. Враг продолжал подвозить грузы и подкрепления по шоссе.

Может, кто-то попроще, без их багажа лишних знаний, сделал бы это дело лучше. Трудно забивать гвозди микроскопом, а еще труднее пробивать с его помощью головы.

Данилов почистил зубы, обтерся полотенцем, изображая бодрость. Потом побрился, глядя в мутное потрескавшееся зеркало. Острый, неправильной формы подбородок был его карой. Всего раз порезавшись, он наконец закончил с этой неприятной процедурой, вытерся и взглянул на себя. Кровь стекала по подбородку и капала на пол. Ополченцы из Подгорного, бывшие жители Академгородка, даже сейчас старались следить за собой. Но и они были мало похожи на церковный хор. Изодранный и прожженный камуфляж, пятна грязи и сажи. Но самое главное – лица. На лицах со странной смесью ненависти и отчаяния их судьба отражалась сильнее, чем на одежде.

Как там Настя? А этот ее… Караваев? Он ведь может и не дожить до победы.

«Нашел время», – укорил себя Данилов, посчитав себя подонком и эгоистом.

Думать об этой чепухе, когда впереди бой, святой и правый. Ради жизни в одном отдельно взятом городе. Почти проигранный бой.

Он еще раз оглядел лица товарищей.

О чем они думали? Вряд ли о каком-то священном праве, которое они пытались отстоять. Скорее, о пустых вещмешках, прохудившихся ботинках и желудке, который не обманешь супом из черемши и крапивы с ложкой тушенки. Снова, как когда-то давно, им довелось есть крыс, полевых мышей, сусликов, голубей и ворон.

Может, кто-то думал о родных, сгоревших в мировом пожаре. А может, о тех, кого они потеряли за этот месяц. Или о других, которые успели уехать на север. Что там с ними?

Еще неделю они провели, сея страх по вражеским тылам. Они избегали открытого боя, используя тактику партизан в такой степени, в какой они ей овладели. Грамматику боя и язык батарей доучивали прямо на ходу. Задачи и соотношение сил определяли тактику, а тактика диктовала вооружение. Почти каждый третий в отряде познакомился со снайперской винтовкой. Хотя до гордого звания снайпера им было как до Аляски по замерзшему проливу. Правильная прикладка, правильное положение головы при прицеливании, правильное дыхание и аккуратный спуск курка… все это не было времени оттачивать. Для профессионала, даже спортсмена, а не армейского снайпера, они должны были выглядеть комично, но убивать у них получалось.

Ну а потом им пришлось отступать, а чуть позже – бежать до самого Подгорного, когда изменился качественный состав врагов. Судя по редким пленным, это были больше не заморенные зэки и крестьяне, а сытые, хорошо экипированные мужики, частью охранники, частью из бывшего министерства внутренних дел. Они воевали спокойно и без фанатизма, но с их появлением чаша весов постепенно начала клониться на сторону Заринска.

Им, как и двум другим таким ударным батальонам, удалось просочиться за кольцо осады, используя один из нераскрытых подземных тоннелей. И теперь они сидели здесь, как крысы, ожидая прихода дезинсектора.

«Ты этого хотел? – сказал ему в день их позорного отхода в город Богданов. – Когда выходил тогда на площадь, ты этого хотел? Ты и другие на митингах от Каракаса до Тегерана? Из-за таких, как ты, совестливых дурачков, понимающих про права и свободы, но не понимающих геополитического императива… из-за вас восемь миллиардов людей сгорели в холокосте. Настоящем холокосте. А теперь он пришел и к нам. Вот русские люди из соседнего региона пришли убить нас ради нашей еды. А ты думал, что добрые дяди из другого полушария не прилетят бомбить нас ради наших ресурсов».

Так говорил он, православный сталинист с внешностью актера Дольфа Лундгрена. И Данилов не мог ни возразить, ни согласиться с ним. Прошлое, мать его туда-растуда, имеет свойство возвращаться, как австралийский бумеранг.

Это сложный незастрахованный мир. В нем нет абсолютно правильных решений, нет черного и белого. Ради справедливости они, Гражданское сопротивление, косвенно помогли уничтожить свою страну. Думали, что есть еще время сменить власть и зажить по-новому. Ради справедливости русская подводная лодка, если верить словам уральцев, спровоцировала американский ответ, запустивший климатическую катастрофу. «Жидорептилоиды» ведь собирались выиграть войну малой кровью. А теперь ради справедливости они устроили новую гражданскую, в которой были уже и отрезанные головы, и повешенные на фонарях, которыми раньше друг друга только пугали.