Жестокий век - Исай Калашников

– Как это на других?

Даритай-отчигин вдруг сорвался с места.

– Разговорами угощаю дорогого гостя. Все позабыл от радости!

Он убежал из юрты. Боорчу и Джэлмэ сидели, скромно опустив глаза, но у того и у другого на губах усмешка.

Дядя вернулся в сопровождении рыхлого, опухшего от сна баурчи, стал втолковывать ему, что нужно приготовить для ужина. Баурчи почесывался, скрывая зевоту, судорожно водил скулами. Едва баурчи ушел, Тэмуджин спросил снова:

– Так на кого надеются твои нукеры?

Дядя и на этот раз увильнул от ответа. Начал расспрашивать о драгоценном здоровье матушки Тэмуджина, достойнейшей из женщин Оэлун-хатун. Ему пришлось в третий раз повторить вопрос.

– А-а… Так это очень просто – место у нас спокойное. Будь то меркиты, татары или тайчиуты, их путь к моему куреню ляжет через ваши.

– Со всех сторон чужими юртами прикрылись?

– Не со всех. Мы зато прикрываем вас от кэрэитов.

– А когда они на нас нападали? Сам такое безветренное место выбрал?

– Кто же мне выберет?

– Мудра твоя голова, дядя, – сказал Тэмуджин. – Еще не встречал такого умного человека!

Похвала пришлась по душе Даритай-отчигину.

– Я и у тайчиутов так делал. Мой курень никто ни разу не ограбил! – В его голосе прозвучала гордость.

Тэмуджин яснее, чем когда-либо, понял, почему этот человек, один из самых близких родичей, не помог ему ничем.

– Скажи мне, дядя, почему вы не избрали ханом Таргутай-Кирилтуха?

– Потому же, почему не избрали твоего отца и моего любимого брата, не захотели нойоны. Я и наши с тобой родичи Алтан и Бури-Бухэ, Хучар и Сача-беки рассудили так: кто был первым ханом монголов? Славный Хабул. А кто Хабул-хан? Дед мне, Алтану, Бури-Бухэ, прадед тебе, Хучару, Сача-беки. Таргутай-Кирилтух ему не внук и не правнук, дальний родич. Другие нойоны судили, наверное, иначе, но тоже не хотели видеть над собой Таргутай-Кирилтуха. Я думаю, что ханом может быть только старший из рода Хабула. И никто другой!

– А кто у нас старший?

– Смотри сам. Отец Алтана – четвертый сын Хабул-хана. Отец Бури-Бухэ – третий сын Хабул-хана, Бартан-багатур – мой отец и твой дед – второй сын Хабул-хана…

– Значит, старший в роду ты, дядя?

– Конечно! – Даритай-отчигин вроде даже удивился, что Тэмуджин спрашивает об этом.

– А хотел бы стать ханом?

– Что ж, с помощью неба мог бы держать поводья. – Он зачем-то посмотрел на свои маленькие руки.

– Да-а… Каждый хочет быть всадником, но никто – лошадью, – вздохнул Тэмуджин.

Он пробыл в курене Даритай-отчигина несколько дней. Ублажая дядю похвалами, расспрашивал о жизни в прошлом. Много нового узнал о своем отце, о его безуспешных усилиях добиться своего возведения в ханы и о том, как он, никем не избранный, но опираясь на воинов из разных племен, по сути дела, стал ханом монголов, и если бы не его ранняя смерть, курилтай склонился бы перед его волей. Из этого разговора Тэмуджин уразумел, что жизнь отца вовсе не была простой и легкой, как ему казалось раньше. Отцу приходилось беспрерывно спорить с друзьями и сражаться с врагами, приближаться к цели не прямо, а обходными путями. Что изменилось после его смерти? Все стало не лучше, а хуже. Теперь не только невозможно избрать хана, нельзя даже собрать курилтая: так разошлись дороги нойонов разных племен.

Душевная боль не оставляла Тэмуджина, но мысли уже не увязали в ней, наоборот, сейчас он думал обо всем с какой-то особой, неведомой до этого ясностью, и ему казалось, что он видит и хорошо понимает немало из того, что недоступно взору и пониманию других. И еще казалось, что за эти дни он стал вдруг много старше не только Джэлмэ и Боорчу, но и своего дяди.

Из куреня Даритай-отчигина поехал к Алтану. Там застал и силача Бури-Бухэ. Они уже знали о рождении его сына. Поздравили, но как-то коротко, без особой сердечности, – отдали дань обычаю. Тэмуджин внутренне напрягся. Он боялся, как бы родичи не намекнули о меркитском плене Борте. Этого он сейчас не смог бы стерпеть, неизвестно, что бы сделал с ними, с собой. Оказалось, однако, что родичам было не до мелочного злорадствования. В каком-то из куреней задира Бури-Бухэ сначала поссорился, потом и подрался с братом Джамухи Тайчаром, тоже известным забиякой. Сейчас Бури-Бухэ, крутоплечий, с покатым лбом и маленькими, как бы вдавленными в голову ушами, сердито сопел, сжимал и разжимал кулаки.

– Тайчар поборол тебя? – удивился Тэмуджин.

– Кто меня поборет? Нет такого человека. Он крикнул своих нукеров. Они накинули на меня аркан, проволокли за конем, потом избили.

– Будешь знать, как затевать драки!

– Он твой родич, Тэмуджин! – напомнил Алтан. – Избивая родича, бьют и тебя.

Алтан вывернул свои толстые губы, его лицо медленно наливалось краснотой. У Тэмуджина гулко заколотилось сердце. Еще осмеливается упрекать! Где был Алтан, когда его выставлял на позорище Таргутай-Кирилтух? Почему тогда не наливался краснотой и не выпячивал свои губы? Все эти слова висели у него на самом кончике языка. Но он не хотел ссориться. Сказал мирно, только подрагивающий голос показывал, чего стоит ему сдержанность:

– Обидно, когда бьют родичей. Это так. Но и сами родичи должны уметь постоять за себя. – И не удержался, уколол: – Когда мне было трудно, кому я жаловался?

Лицо Алтана чуть слиняло, и, когда заговорил, в голосе злости поубавилось.

– Тогда было другое время. Мы были среди чужих. И всем жилось трудно. Сейчас мы среди своих. Но снова чужие обижают нас.

– Они не чужие. Джамуха мой анда. Тайчар его брат.

– Потому-то и говорим с тобой, Тэмуджин.

– И напрасно говорите, Алтан. Не вы ли добивались, когда ушли от Таргутай-Кирилтуха, чтобы никто из нас не был ни выше, ни ниже, ни старше, ни младше других? Почему же я должен разбираться, кто прав, кто виноват? Кого защищать, кого наказывать? Нет, Алтан и ты, Бури-Бухэ, когда мы говорим друг с другом, слово каждого из нас весит одинаково.

Он сразу же уехал. Пусть пораскинут умом, поразмыслят как следует над этими словами. Может быть, и поймут, что они только воображают себя всадниками, на самом же деле – лошади, кто ловкий, тот и оседлает. Не лучше ли, не разумнее ли, если так, иметь одного хозяина? Поймут это – всем будет легче.

Ехали шагом. Над голубоватой степью, над пологими холмами струилась рябь марева. Было душно от горького запаха трав, от полынной пыли, желтоватым облаком катящейся под копытами коней. Показались юрты куреня. Они плыли над землей и колыхались вместе с текучим воздухом. Тэмуджин покусывал губы. Глупо было убегать – разве убежишь от того, что в тебе самом?