Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков

Через полторы недели проплывали струги под древними волжскими воротами – двумя утесами, грозно нависшими над рекой.

– Чует сердце мое, к непростому месту мы с вами приближаемся, братья мои, – вещал на головном струге, под скорые удары весел, отец Феофан. – Было это давно, за четверть века до Мамаева побоища, когда Дмитрию, будущему великому князю Московскому, всего-то лет семь исполнилось. В том самом тысяча триста пятьдесят седьмом году от Рождества Христова занедужила в Золотой Орде царица Тайдула – жена хана Чанибека. Ослепла она внезапно. А во сне было ей видение, что поможет ей человек с русской стороны: увидела она его в золотом облачении, с высоким головным убором и большим крестом на груди. Рассказала наутро своим прорицателям, а те ей так ответили: это, мол, первый русский шаман – священник, стало быть, – к нему посылать за помощью и надобно. Хитрые они были, эти прорицатели-басурмане: приедет пастырь с русской стороны – он и в ответе за все будет! Поможет – хорошо, а не сможет – головы вместо них лишится. А митрополитом Московским и Киевским был тогда святой Алексий. За ним из Орды и послали. А у Алексия была чудесная свеча – как-то раз вспыхнула она во время пасхальной службы в кремлевском Успенском соборе. Эту свечу митрополит размял, с воском намешал, слепил с нее еще с десяток свечей. Плыли долго, с самих верховьев. В Орде Алексий подступил к ложу Тайдулы с горячей молитвой: коли не поможет – всей Руси беда! Зажег потом одну из свечей и воском ее окропил веки ханши…

Феофан оглядел слушателей: князя, с доверительный улыбкой ему внимавшего, стрелецкого сотника Савелия Крутобокова, братьев-фортификаторов Тимоху с Трофимом, княжеского ординарца Мишку…

– И что же? – первым не выдержал Крутобоков. – Не тяни ты, батюшка!..

– Прозрела ханша, – улыбнулся молодой священник. – В одночасье прозрела. Выдали тогда ярлык Алексию на свободный проезд по всем золотоордынским землям, дарами наградили и с почестями отправили домой. А не успел он приехать, как узнал, что царевич Бердибек, сын Чанибека, убил отца своего и братьев своих и занял трон. Но если Чанибек не жаждал русской крови, то от Бердибека можно было ждать худшего! И вновь митрополит Алексий поплыл в Золотую Орду, тем же путем: от верховьев Волги до Каспия. Встретился он с Бердибеком и долго говорил с ним. О чем, никому не ведомо, однако после разговора того молодой хан пообещал не лютовать над Русью. Четырежды проплывал Алексий одним и тем же путем – тем самым, которым и мы сейчас следуем… Так вот, отведя беду от Руси, митрополит вышел на здешних берегах, но чуть подалее – там, где малая река впадает в Волгу и где мы вскоре будем, – и встретил однажды пустынника. И, потрясенный красотой берегов, спросил того Алексий: «Как сие место называется?» А пустынник ответил: «Самара». И тогда Алексий сказал: «Говорю тебе, отшельник: стоять на этом бреге городу! Стать ему процветающим и не быть разрушенным врагом во веки веков!»…

– Да неужто правда это, батюшка? – нахмурился Засекин.

– Так гласит легенда, и так передают ее из уст в уста уже два столетия священники Успенского собора, – кивнул Феофан. – И сдается мне, что плывем мы аккурат в то самое место, где выходил на берег святой митрополит Алексий…

А еще сутки спустя, миновав Девьи горы и спустившись чуть ниже, путешественники увидели с первых стругов и плотов устье другой реки, впадавшей в Волгу.

Фортификатор Тимоха немедля закричал:

– Вот она – Самара! Веселая речка, казачий притон! Чаль, братцы, чаль!..

Дали сигнал и с казацкого струга, и флот потянулся к левому берегу, судно за судном и плот за плотом останавливаясь против Волжской луки. Но прежде ткнулся носом в прибрежный песок головной корабль. Оглядев высокую лесистую кручу над слиянием Волги и Самары, уже спрыгнувший на берег князь Григорий Осипович Засекин сказал: «Добрая земля!» Это означало, что уже нынче стучать тут топорам и поднимать срубленную загодя крепость – новый оплот Москвы на диких, никому не принадлежавших землях…

3

Далеко от Волги, в дикой степи, из молодой высокой травы вырастал исполинский каменный идол. У горизонта, на юге, темными изумрудными лоскутами тянулись леса. А над ними, куда ни глянь, распростерлось бескрайнее синее майское небо.

Каменный идол с лицом первобытной женщины охранял степь уже тысячу лет. Его называли Хазарской бабой. Одни племена, собираясь на битву, объезжали «бабу» стороной, опасаясь проклятия, другие же приносили сюда жертвы: сжигали у подножия идола коз и овец или убивали плененных врагов. Даже воинственные булгары, не любившие своих повелителей-хазар, не осмеливались трогать каменную бабу.

Ногайцы же, ставшие хозяевами Волжского дикого поля, но так и не приобретшие собственной религии, относились к идолу с почтением. Именно тут мурзы многочисленных ногайских улусов назначали друг другу встречи – словно брали каменного истукана в свидетели, когда принимали судьбоносные для себя и своих соседей решения.

С севера и юга бескрайней дикой степи двигались сейчас сюда по зеленой весенней траве два конных отряда – не спеша, легкой рысью. Всадники были похожи и внешностью, и одеянием, и злым выражением глаз, устремленных навстречу друг другу. Вскоре оба отряда, человек по пятьдесят в каждом, остановились у каменной бабы.

– Приветствую тебя, Байарслан, – сказал богато одетый ногаец в высокой шапке, подбитой черным лисьим мехом, с хвостами, пышными косами свисавшими сзади и по бокам.

– И тебе здравствовать, Шахмат, – выехал вперед командир второго отряда, худощавый, в кольчуге и куньей шапке, с прокопченным лицом и тонким узловатым белым шрамом, пересекавшим левую скулу.

– Зачем звал нас? – задал вопрос Шахмат. – Зачем торопил?

– Знает ли мурза Адыгей, твой дядя, что надумали московиты? – последовал ответный вопрос.

– А что они надумали, Байарслан? – Шахмат неожиданно усмехнулся: – Московиты – те еще хитрецы! Всегда только и жди от них подарка!

– Неужто не знаешь? – озлился худой ногаец со шрамом, с трудом сдерживая коня, которому передавалось настроение седока. – Неужто мурзе Адыгею до сих пор не донесли, что ставят московиты новую крепость на землях Дикого поля – наших исконных землях? Где похоронены наши деды, славой покрывшие себя в битвах!

Степной ветер подхватывал куньи и лисьи хвосты на шапках обоих командиров, затрепал их.

– Мурза Адыгей ничего не знает о том, – пожал плечами Шахмат. – И где ж эта крепость?

– У древней реки Самары, – холодно ответил Байарслан. – Там, где она впадает в Волгу. – Было видно, что он не верит ни единому слову командира враждебного ногайского отряда. – И хуже того: с ними – казаки! Эти исчадия ада, шайтаны! И не просто казаки, а во главе с самим атаманом Барбошей, верно прозванным Кровавым. Наши люди с Казани уже донесли, что встал он на сторону царя Московского.

– Неужто спелись стрельцы и казаки? – нарочито недоверчиво спросил Шахмат. – Странно мне это слышать, Байарслан, ох, странно!..

– Я звал тебя, чтоб поехал ты к своему дяде мурзе Адыгею и узнал, будет ли он воевать с русскими?