Цена жизни - смерть - Фридрих Незнанский

Поскольку вопросы были явно риторические, Турецкий только изредка кивал.

— Скажите мне, пожалуйста, как такое могло получиться: у нас в России изобрели фактически панацею, избавляющую от наркозависимости, — и вместо всемирного признания автор открытия претерпевает всякие идиотские гонения? Гений мыкается по углам и просит подачки. Да за это Нобелевской премии не жалко! За такое надо памятники ставить и города переименовывать. Завтра же, слышите, завтра же переговорю с людьми. У Божены будет лаборатория, будет штат, будет финансирование. А Женька будет первым пациентом, пусть этот оболтус послужит на благо Родине и науке. — Промыслов, уже порядком набравшийся, потянулся к Турецкому и доверительно зашептал, хотя они были одни: — Знаете, чего я больше всего хочу? Я хочу внуков, штук… то есть человек шесть… а лучше семь или… Ну, короче, хотя бы одного.

От Промыслова Турецкий поехал в прокуратуру, нужно было доложиться, а то Нинка как насядет с расспросами, до утра не вырвешься. По дороге он абсолютно протрезвел и испытывал ноющее желание продолжить банкет.

Латунную табличку на двери его кабинета кто-то завесил бумажкой с дырой посредине. При ближайшем рассмотрении стало понятно, кто именно этот кто-то. На бумажке рукой Славки было выведено «русский» и «герой», что вместе с просвечивающей в дыру фамилией составляло словосочетание: «русский турецкий герой».

Обиделись, значит, сообразил Турецкий и пошел к Косте объясняться. А Меркулов с Грязновым (обиженные) сидели себе под кондиционером и дули коньяк.

— Ты только посмотри на него! — возмущенно воскликнул Меркулов, тыча пальцем в облупившийся нос Турецкого. — А я-то думал, пойду к генеральному, костьми лягу, а отпуск для «русского героя» выбью…

— Правильно, фиг ему отпуск! Три дня в Италии эквивалентны месяцу в Сочи, — поддержал Грязнов и, шумно потянув носом, возмутился: — Он еще и коньяк жрал, сепаратно. Без нас. Стоило опоздать на пять минут, а синьор Турецкий уже отчалили с вице-премьером. Не стыдно?!

— Позволите пожать вашу мужественную руку? — поддакивал Костя. — Вступить в единоборство с самыми темными, ужасными силами госбезопасности и выйти победителем — это, Александр Борисович, не побоюсь этого слова, — под-виг…

— Кончайте подкалывать, мужики, — попросил Турецкий. — Я же компенсацию привез. — Он выставил на стол две бутылки фантастического армянского коньяка, которые чуть ли не насильно всучил ему Промыслов.

— Компенсация компенсацией, а прощение просить придется, мы тебя по жаре ждали, ждали…

— Простите, дяденьки, меня, засранца. Довольны?

— Годится, — удовлетворился Грязнов. — Теперь рассказывай, как боролся с красным гэбэшным медведем на дружественной итальянской земле.

— Как боролся? Как лев! Медведь оказался не совсем гэбэшным. То есть началось все как раз оттуда. Как мы и предполагали, они десятилетиями охотились за формулой. Но наступил такой момент, когда товарищ Роман Коржевский вдруг проснулся с мыслью: а не послать ли мне это ГБ к едрене фене?! Как только появляется у него эта мысль, он с некоторым превышением полномочий отстреливает родителей Долговой.

— Но формулу так и не добывает, — вставил Меркулов.

— Точно. И тогда он устраивает себе мученическую смерть. Его с дыркой в голове как бы хоронят на семейном кладбище, а на самом деле он едет в Италию и фактически на расстоянии организовывает наркобизнес в Москве. На месте же дело возглавил его подросший и воспитанный в нужных традициях сынуля. Романа же Коржевского, уже долгое время считавшегося погибшим, вообще мало кто знал в лицо, ну а после того как он сделал пластическую операцию…

— Саня, — перебил Грязнов, — объясни мне, тупоголовому, зачем им нужна была формула? Они что, лечить наркоманов собирались?

— В ГБ, может, и собирались, только, конечно, не всех подряд и за большие деньги, а Коржевский просто решил ее загнать тому, кто больше даст, а деньги, естественно, пустить в оборот. А потом Божена проболталась, что из «эликсира» можно синтезировать наркотик. Тут, конечно, у Коржевских проснулся профессиональный интерес. Теперь им нужна была уже не только формула «эликсира», но и Долгова с ассистентами, чтобы эту формулу обратить. Они провалили ее защиту, чтобы крылышки подрезать, каким-то образом настроив против нее несравненную мадам Старухину. — При упоминании о Старухиной Славка осклабился, но Турецкий сделал вид, что не замечает его сальной ухмылки. — И они Божену очень умело подталкивали к этому нужному им открытию. Помытарили сколько нужно. Если бы Сахнов не вмешался, предоставили бы ей и клинику для эксперимента. В конце концов они ее и там достали. Опять же история с сахновским братом, этим идеологическим наркоманом. Вкололи мужику какую-то дрянь, чтобы Сахнов решил, что братан окочурился от ее чудо-»эликсира»…

Да, будь Долгова не столь честных правил, давно бы уже в золоте купалась, на «роллс-ройсах» ездила.

— Или лежала бы рядышком с родителями на двухметровой глубине, — скептически заметил Костя.

— Ни фига! — запальчиво возразил Турецкий. — Коржевский-младший сох по Божене на протяжении всего их знакомства — пятнадцать лет! Так что при любых раскладах ей лично ничто не угрожало.

Грязнов поднял руки вверх и закатил глаза:

— Я тебя умоляю! Влюбленный Байрон! Как будто первый день работаешь… А кто ее родителям кишки выпустил? И ее бы почикали на фрагменты, попадись она тогда под руку.

— Не путай, это работа папаши, — возразил Турецкий. — Он тогда всем заправлял. А после его «убийства» они наверняка делят власть на паритетных началах, невозможно же, сидя в Италии на пляже, всерьез управлять делами здесь, в Москве. Он тебе не почетный Президент России, чтоб руководить страной из ЦКБ.

Грязнов слегка захмелел, и на него нашла охота поспорить:

— Это кто тебе рассказал? Дух отца Гамлета или лично герой-любовник? Спорю на две бутылки твоего коньяка, что Коржевский-младшенький собирался по окончании работ свою горячо любимую Божену скормить рыбам.

— Жабам, — подсказал Турецкий.

— Молчи! Акулам… А если у самого ручки дрожали бы — позвал бы родителя.

— Производителя… — Турецкий продолжал оставаться отвратительно трезвым, и спорить ему не хотелось. Поэтому он сменил тему: — Знаешь, кстати, кто бомбиста Вовика познакомил с Жекой? Коржевский. Промыслов мне по секрету от Божены рассказал историю про Вовика и дневник. Он в начале апреля, незадолго до того как лег в клинику Сахнова, заглянул к ней выпить водички и стрельнуть денег. Денег на дозу она ему, разумеется, дала, а пока она варила кофе, он набрался наглости и залез в настенные часы: там, по его смутным подозрениям, должна была храниться заначка. Ну и нашел дневник. Решил: почитает, а потом еще раз заглянет и вернет на место. А когда прочел, струхнул и отдал Вовику.

— А Коржевский, значит, — хмыкнул Грязнов, — нет чтобы просто убрать Промыслова, чтоб не путался между ним и Долговой, задумал направить его на путь гомосексуализма и для верности еще и заразить СПИДом? Ну ты даешь! А на Марс он его забросить не собирался? Слушай, бросай ты свою дурацкую Генпрокуратуру! Иди в великие писатели! И племянника моего своими сказками не смей портить, понял?!