Лев Толстой - Анри Труайя

Вернувшись в Ясную восемнадцатого ноября, принялся писать и посвятил этому всю зиму. Работа так увлекала и волновала, что порой глаза его вдруг наполнялись слезами. Соня сопереживала и тоже не скрывала слез, когда муж читал ей вслух завершенные главы. Но все чаще у Толстого случались сильные головные боли. Он сообщал брату, что у него давление и боль такая странная, что он боится удара.

Раздражительный, уставший и перевозбужденный, Лев Николаевич был рад возвращению в Ясную Тани, которая побывала в Баден-Бадене и Париже. Но скоро Толстого постигли новые огорчения – умерли жена его друга Дмитрия Дьякова и сестра Александры Толстой – Елизавета. Он боялся за своих близких, за себя. «Бывает время, когда забудешь про нее – про смерть, а бывает так, как нынешний год, что сидишь с своими дорогими, притаившись; боишься про своих напомнить и с ужасом слышишь, что она то там, то здесь бестолково и жестоко подрезывает иногда самых лучших и нужных».[415]

Соня снова была беременна. Она наняла английскую гувернантку Ханну Терсей. Эту чистоплотную, энергичную, образованную особу не за что было критиковать даже самому Толстому. Дети росли красивые и здоровые. И, тем не менее, он чувствовал, как в нем нарастало раздражение. Однажды майским днем, когда Соня, сидя на полу перед раскрытым комодом у себя в комнате, разбирала вещи, вошел Лев Николаевич, взглянул на нее как-то совершенно по-новому, и вдруг его охватила ярость.

– Зачем ты сидишь на полу? Встань!

– Сейчас, только уберу все.

– Я тебе говорю, встань сейчас, – громко закричал он и вышел к себе в кабинет.

Соня не понимала, за что он так рассердился. Это обидело ее, и она пошла в кабинет, спрашивая: «Левочка, что случилось?» Он взорвался: «Уйди, уйди!» Видя, что жена хочет подойти к нему, бросил на пол поднос с кофейником и чашкой, сорвал со стены барометр и тоже бросил на пол. На шум прибежала Таня, Сони в кабинете уже не было. «Лев Николаевич стоял посреди комнаты бледный с трясущейся губой. Глаза его глядели в одну точку. Мне стало жалко и страшно, – вспоминала Таня, – я никогда не видала его таким». Его самого тоже обеспокоил этот гнев, через несколько дней он решил вновь ехать в Москву, чтобы посоветоваться со специалистом.

Разлука с женой подействовала на него как обычно, 18 июня, полный нежности, он писал ей: «Вчера, подъезжая к Москве, как я увидал эту пыль и толпу и почувствовал жар и шум, так страшно и гадко стало, что захотелось поскорее бежать к тебе под крыло. Я всегда тебя еще больше люблю, когда от тебя уезжаю». И 20-го: «Читал сейчас твое письмо, и не могу тебе описать всю нежность, – до слез нежность, которую к тебе чувствую, и не только теперь, но всякую минуту дня».

Толстой обещал Соне, что проконсультируется у доктора Захарьина. Тот прослушал и прощупал пациента с большим вниманием, сказал, что нервы расшатаны, в желчном пузыре – камни. Но так как больной отказывался принимать лекарства, договорились о курсе лечения в Карлсбаде, который Лев Николаевич проходить не собирался, как, впрочем, и соблюдать режим. Совершенно успокоившись по поводу своего здоровья, занялся изданием книги. По совету жены отказался от продолжения публикации в «Русском вестнике»: прохладная реакция критики и читателей на выход в 1866 году второй части романа со всей очевидностью доказала, что столь объемный труд нельзя разбивать на куски, которые, появляясь в периодическом издании, нарушают смысл и ослабляют впечатление. Теперь он решил издать роман целиком.

После многочисленных бесплодных попыток, договорился с издателем «Русских архивов» П. Бартеневым и владельцем типографии Рисом. Первое издание, без иллюстраций (по мнению Толстого, тому, что сделал художник Башилов, не хватало нерва жизни), должно было быть отпечатано в 4800 экземплярах, 6 книг стоимостью 8 рублей полностью следовали его композиции. Лев Николаевич в несколько платежей внес в типографию аванс – 4500 рублей, чтобы взять на себя некоторые издержки. Десять процентов тиража предполагалось отдать Бартеневу по твердой отпускной цене, 20 % – в магазины, остальное автор оставлял себе. Если роман окажется удачным, это сулило ему немалую прибыль. Теперь он должен был не только дописывать роман, но и вносить правку в первые две части, опубликованные в журнале, чтобы подготовить их к отдельному изданию. По договоренности с Бартеневым тот должен был просматривать корректуру после автора, чтобы вычитывать стилистические и грамматические ошибки.

Лев Николаевич вернулся в Ясную Поляну, довольный заключенной сделкой, и тут же узнал, что Таня собралась замуж за Александра Михайловича Кузминского, молодого, любезного и скучноватого судью. Свадьба чуть было не расстроилась, когда девушка (видимо, не без влияния поступка Толстого) дала жениху свой дневник, в котором были описаны ее взаимоотношения с Сергеем Николаевичем Толстым. В конце концов все уладилось. Лев Николаевич предпочел бы, чтобы Таня стала женой его друга Дьякова, который очень привязался к ней, овдовев, но согласился с мнением близких. Сергей Николаевич решил, наконец, упорядочить свою жизнь и оформить брак с цыганкой Марией Шишкиной. Занимаясь поисками священника, который благословил бы их союз, он встретил недалеко от Тулы Таню и Кузминского, которые ехали ему навстречу. Таня и Сергей Николаевич неловко приветствовали друг друга и разошлись, теперь уже навсегда.

Свадьба Тани состоялась 24 июля, Лев Николаевич был посаженым отцом, выглядел счастливым, хотя любимая свояченица покидала их с Соней дом. Но Наташа Ростова оставалась с ними.

Толстой прервал работу над продолжением романа и приступил к корректуре первых глав – в середине июля были получены первые гранки. Он внес столько исправлений, что возмущенный Бартенев написал ему двенадцатого августа: «Вы Бог знает что делаете. Эдак мы никогда не кончим поправок и печатания… большая половина вашего перемарывания не нужна… Я велел написать в типографии Вам счет за корректуры».

«Не марать так, как я мараю, я не могу, и твердо знаю, что маранье это идет в великую пользу, – отвечал писатель. – И не боюсь потому счетов типографии, которые, надеюсь, не будут уж очень придирчивы. То именно, что вам нравится, было бы много хуже, ежели бы не было раз 5 перемарано».[416]

Что касается глав, относящихся к вступлению Пьера в масонскую ложу (том II, часть вторая, главы III и IV), то правки было столько, что автор усомнился в том, что корректор сумеет в них разобраться, и потребовал прислать ему новые гранки. Тем не менее работа шла быстро, и 23 сентября Толстой опять приехал в Москву, чтобы встретиться с издателем и посетить Бородино. Его спутником в этой поездке стал двенадцатилетний Степан Берс, младший брат Сони.

За два дня они обошли вдоль и поперек огромное поле, грязное, покрытое мглою, с холмами и оврагами, где почти полвека назад произошла одна из самых кровопролитных битв за время наполеоновских войн. Что означала победа у Бородина для русских и французов? Столкновение двух армий Лев Николаевич представлял себе с невероятной отчетливостью – много читал о нем в книгах, но здесь, на месте, все воспринималось в новом свете. Он расспрашивал старых крестьян, которые путались в воспоминаниях, делал заметки, сверялся с картами, уточнял движение войск, размещал в этих местах своих героев. И дождливый туман 26 сентября 1867 года рассеивался – наступал солнечный осенний день 1812 года с полями ржи, военными, трепещущими на ветру знаменами, гулом пушек. Взволнованный этими видениями, Толстой пересказывал их своему маленькому компаньону, который слушал его вполуха. Ночь провели на постоялом дворе женского монастыря, на следующий день прогулялись по окрестностям и возвратились в Москву. «Я очень доволен, очень, – своей поездкой и даже тем, как я перенес ее, несмотря на отсутствие сна и еды порядочной, – отчитывается он жене 27 сентября. – Только бы Бог дал здоровья и спокойствия, а я напишу такое Бородинское сражение, какого еще не было».